Киберпанк

– Раздевайся, – сказал я, опуская на стол тяжёлую спортивную сумку.
Щёлкнул дверной замок, отрезая ей путь назад.
Суно побледнела и отодвинулась от меня, упершись спиной в душевую перегородку.
Я глубоко вздохнул и опустился на коленки. Открыв саквояж, я показал ей на бутылку а-септа. Загнанная в угол, она злобно сверлила меня своими глазищами.
– Не сходи с ума, дурында. У тебя вся спина подрана. Если не вылить это говно на раны, получится что-то вроде вот этого, – сказал я, показывая раздувшийся до неприличных размеров фиолетовый мизинец.
– Больно будет?
Я кивнул:
– Очень.
Она поджала разбитые губы.
– Отвернись.
Я послушно спрятался за ладошками. Послышался влажный шлепок. Вдоволь настрадавшаяся за сегодня кофта упала на пол.
– Всё.
Я открыл глаза и присвистнул. Всё было куда хуже, чем я думал. Чуть ниже правой лопатки кожа была наискось срезана и висела запёкшимся лоскутом. Худющая, синяя, с выпирающими расцарапанными рёбрами. Маленькое тщедушное тельце, слишком хрупкое даже для своего возраста.
Я достал аэрозоль, легонько встряхнул и принялся обрабатывать края раны универсальным обезболивающим.
– Зозо меня почти выковырял, когда ты пришёл… Щекотно… – вздрогнула она. – А говорил, больно будет…
– Я соврал… – солгал я, доставая иглу.
Она зашипела и выгнулась в бок.
– МѰдак сраный…
– Терпи, – проговорил я, быстро накладывая стежки.
Отрезав нить, я достал из аптечки тонкий обеззараживающий пластырь и одну за другой залепил все царапины и ранки поменьше.
– А она красивая?
Я замер на миг, осматривая шею девочки.
– Кто? – уточнил я, открывая футляр с ультразвуковым лезвием.
Волосы, и без того коротко подрезанные, у основания затылка были выдраны с корнем и свисали окровавленным колтуном. Это нужно было убирать.
– Швабра, которая принесла мне мороженое… Она для тебя красивая?
– Кейси симпатичная девушка, – пожал я плечами, – но она вдвое младше меня. И у неё слишком зелёная шевелюра.
Суно довольно хихикнула.
– Похоже, Кейс тебе не сильно понравилась?
Девочка раздражённо выдернула кусок туалетной бумаги из диспенсера и принялась его рвать.
– Она на меня пыжилась, как на пустое место, – наконец разродилась Суно, – и у неё вареники противно дрожали, когда она с тобой базарила... Такую, как она, Брухо сожрал бы сразу и не подавился.
Девочка замолчала и о чём-то глубоко задумалась.
– А Лив? – мои пальцы дрогнули. Чёрт – лезвие прошло в дюйме от её кожи. – Ты иногда говоришь с ней, когда думаешь, что я не вижу…
– Она… – Соплюха застала меня врасплох, и я растерялся, не зная, что сказать. – Она была такой же надоедливой занозой, как ты. Умела находить проблемы на свою голову, – рассказывал я, обрабатывая затылок девочки асептиком, – ...которые всегда приходилось решать мне. Постоянно выводила меня из равновесия. Однажды она украла у отца безумно дорогую вещь – старый портсигар – такую красивую штуку, в которой богатые уёб... очень богатые люди держат свои сигареты, и, улыбаясь, бросила вниз с шестисотого этажа. С тех самых пор у меня такой красивый нос.
– Вот сучка… – Суно попыталась обернуться, видимо, чтобы вживую оценить печать отцовской любви, но я вернул ее голову обратно и продолжил срезать жёсткие колтуны.
– Зачем она это сделала?
– Лив… Хотела мне кое-что показать… То, чего я упрямо не замечал. И то, что она всегда отчётливо видела.
– Но ты ведь простил её?
– За что? – я стряхнул с головки Суно облако медных необыкновенно мягких на ощупь волос.
– За… За то, что она сделала тебе больно?
– Мы все, мелкая, кажется, только тем и заняты, что постоянно делаем друг другу больно. Просто боль. Боль бывает очень разной. Одна идёт нам на пользу, – я легонько дотронулся до пластыря на её спине, там, где ещё совсем недавно зияла открытая рана. – Другая, – я протянул ей небольшое зеркало и дотронулся до сломанной и кривой переносицы, – незаметно разрушает нас до самого основания. Лив в тот момент избавляла меня от второй. Хотя я был слишком глуп, чтобы это понять.
Я закрыл аптечку, поднялся на ноги и отряхнул коленки от волос Суно. От волос, которые совсем не кололись…
– Дружище Мику, отец Кейси, тот, чьё мороженое ты недавно пыталась прятать в карманы моей кофты, по доброте душевной собрал тут для тебя кое-что… – я открыл сумку.
– А если я когда-нибудь сделаю тебе больно? – спросила она, глядя в маленькое зеркальце. – Ты сможешь меня простить? Тео?
И снова её совсем не детский вопрос просто поставил меня в тупик. Сердце, бешено подпрыгнув, ударилось о рёбра.
– Если действительно хочешь сделать мне больно, – через силу улыбнулся я, – потрать всю горячую воду…
Я прикрыл за собой дверь и подошёл к стеклу, прижался вспотевшим лбом к холодной гладкой поверхности. Мысли бешено скакали. За окном монотонно жужжал уродливый огрызок луны. На стекле набухали чёрные крупные капли и срывались по очереди вниз, оставляя за собой блюющие синим цветом дорожки.
– Как такое возможно?


Его путь заканчивался здесь. Казалось, он впервые за целую вечность дышал и пил этот воздух, который в его лёгких превращался в вино и разносил по жилам дикий живой огонь. Люди обтекали его со всех сторон, словно воды бурной реки, словно вечный поток, в котором до недавнего времени он был растворён, обезличен, низведён до состояния простой функции, ослепленного началом вектора, одержимого направлением и динамикой.
Он наконец вырвался на берег и теперь, глядя на непроницаемо чёрное окно третьего этажа под мерцающей неоновым полумесяцем вывеской, стремился к заново обретённому смыслу. Омытому и убеленному смертью. Закаленному чужим горем.
Измаранное в чужой крови пальто роняло на грязный бетон слёзы.
Встрепенувшись, словно сбросив оковы долгого сна, он опустил стальные глаза и двинулся в проулок.
Тьма жадно проглотила его силуэт.


Бесконечные трубы. Неприятно живые, они гудели сжатой до размера атома злобой, извиваясь, агрессивно меняли углы. Сверкая хромом, несли в чреве концентрированную вязкую ненависть и вагоны, полные мертвецов. Раскачиваясь на поворотах вместе со всеми в одном беззвучном ритме, безразличный, пустой и такой же мёртвый, он двигался через нескончаемые тоннели, холодно и отрешённо глядел в окна на одинаковые станции плесени. И на каждой находил самого себя. Избавленного от надежд, бредущего вперёд. С каждой новой станцией всё ближе и ближе к краю, очерченному невероятно жёлтой на фоне серого и стального мира полосой. К границе, за которой гудит необременённая рамками нечеловеческая, безразличная к условным преградам мощь. В звенящей тишине вагон едва заметно качнуло. Мертвецы качнулись вслед за железом, а он вслед за мертвецами. И состав продолжил свой путь. Словно ничего не произошло.

Я открыл глаза, не понимая толком – ни где я, ни что меня вытащило из особо тяжёлого кошмара. Было очень темно.
Что-то снова укололо меня в спину.
Тихонько обернувшись, я увидел Суно. Девочка спала рядом на полу, подтянув к груди острые колени.
Ощущение предрешённой неизбежности, сковывающее в тиски, давящее на грудь, угасало вместе с тяжёлым неоформленным сном. Я поднял невесомое тельце и вернул на мягкую кровать. Она что-то недовольно пробурчала во сне и перевернулась на другой бок. Укрыв её простынёй, я вышел в другую комнату. На столе гудел древний аналоговый терминал – перед тем как заснуть, я подключил его к старым, почти не использующимся теперь базам. Ответов я найти не рассчитывал – слишком многое было утеряно из-за коллапса , но мне достаточно было и малого. Три запроса – Проект синус. Синерджикорп. Айяно Игараси.
Поверхность архаичного рабочего экрана при касании посветлела. Появились результаты поиска.
Аяно Игараси – результат – 140,887,775
Аяно Игараси + Синерджикорп – результат – 0
Аяно Игараси + Синус – результат – 0
Запрос по Синусу также ничего не дал – частная школа в южной части города, специализация — музыка, долбаная Церковь тригонометрии. Безнадёжно, без Лив у меня уйдёт пара недель только на сортировку результатов.
А вот по Синерджикорп картина была любопытнее:
Дата основании компании – июнь 7, 2029;
Дата прекращения фактической деятельности – неизвестно.
Место основания и фактический адрес: 60 Уолл-Стрит, Независимый штат Нью-Йорк.
Основное поле деятельности – предоставление юридических услуг по вопросам правового регулирования и гражданского права в сфере банковских и финансовых услуг. Консультация и сопровождение ведущих игроков международного рынка с учетом специфики правовых аспектов проектов финансирования стран Азиатско-тихоокеанского региона.
Компания, если я правильно понял, занималась тем, что указывала другим, как обращаться с их деньгами, имея небольшой процент с каждой удачной сделки и оплачивая издержки в случае неудачи. Забавным, однако, было то, что установленный процент по удачным сделкам был почти в десять раз меньше, чем компенсация при потере денег. Беспроигрышный вариант для привлечения новых клиентов. Но не в долгосрочной перспективе. К тридцать седьмому году компания почти обанкротилась, исполняя обязательства по убыточным контрактам. А в две тысячи сорок первом неожиданно, за какие-то пару месяцев, выбилась в лидеры сектора с совокупной прибылью несколько триллионов в золотом эквиваленте.
Синерджикорп — одна из немногих пережила великий крах мировой банковской системы, когда по шарику прокатились опустошительные судороги пожаров и войн, названые Коллапсом, и столетнюю смуту, настигшую потрясённый мир следом. Имя компании всплывало ещё дважды: в 2112 год в контексте поглощения небольшой компании, занимающейся добычей редкоземельных металлов. И в 2124, когда сама Синерджикорп в свою очередь была разорвана на части и проглочена колоссом, в то далёкое время едва поднимающимся на ноги – корпорацией Гинзо-Саттори.
Я оторвался от монитора. Хвостатый действительно нашёл что-то серьезное. Достав сгоревший массив, я внимательно осмотрел его ещё раз. Мёртвый во всех отношениях. Теперь он вряд ли был полезен как источник информации, но как орудие прямого шантажа всё ещё может сгодиться. Особенно учитывая, как эта пропажа переполошила Гинзовское болото – полтора миллиона чейнов за любую достоверную информацию о местонахождении собственности компании, чем не паника? Теперь оставалось отыскать Кристофа и решить, что делать дальше. Хватило бы только времени.
От всей этой истории ощутимо тянуло падалью, мой трип в подземке всё же не был простым глюком. Блокер знал нечто такое, что существенно поднимало шансы компании на успех. Они вскрыли его и извлекли комм и информацию из него, затем встроили в массив, добавив защиту от любопытных. Стоп… Двадцать первый век, самое начало. За сто сорок лет до первых ростков технологической революции – долбаный каменный уголь и жидкое дерьмо мамонтов. В груди похолодело. У бедняги не могло быть импланта, но... тогда как…
– Тео Ван Ройсс!
В дверь ударило что-то большое. Комод, который я предусмотрительно придвинул вплотную, вздрогнул. Из комнаты донесся испуганный крик.
Я бросился в спальню и захлопнул за собой хлипкую дверь.
– Сдавайтесь! Вам предъявлено обвинение в…
Суно испуганно смотрела на меня. Я в панике схватил её, огляделся по сторонам и увидел шкаф.
– В конечном итоге мы всегда оказываемся там же, откуда начинали. Малец…
– Нет, говно ты драное, я не хочу… – разревелась она. – Я с тобой… – цепляясь за шею.
…с целью сбыта и торговли информацией. Немедленно откройте дверь и добровольно сдайтесь властям, – равнодушно вещал механический голос с улицы.
– Послушай меня, Суно, пожалуйста… Вот, держи, – я сунул ей в руки сумку с одеждой и пайком. – Они ищут меня. Не тебя. И меня они здесь найдут.
– …в противном случае к вам будут применены…
– Когда всё затихнет, иди к Кейси и передай ей это… – я втиснул в горячую ладошку пластиковый стик-носитель. – Скажи, что… Что мне жаль, но больше я не смогу её защищать. Она поймёт. Она хорошая девочка и полная дура, береги её за меня, ладно?
– Нет… Нет. Тео, не уходи… Я не смогу… Я… Прости меня… Пожалуйста, прости…
Я поцеловал горячий лоб, обрамленный коротко выстриженным рыжим ежиком, и в последний раз заглянул в бесконечно любимые глаза на опалённом веснушками лице, в которых бушевал зелёный неугасимый огонь, и закрыл дверь шкафа.
Подняв над головой проклятый массив, я вышел из комнаты на слепящий свет подствольных фонарей.


Он прошёл в комнату, присел на расправленную кровать и внимательным взглядом уставился на закрытую дверцу шкафа. После чего спрятал красивое, словно вылитое из бронзы лицо в шестипалых ладонях и громко, будто его жгли на медленном колючем огне, заорал во всю мощь исполинских лёгких.
В коридоре начали обеспокоенно открываться двери. Люди испуганно перешёптывались. Но звук и не думал гаснуть, он лишь усиливался, пока на самом излёте не превратился в протяжный вой.


Лифт бесконечно долго поднимал меня в небо. Туда, откуда я однажды сорвался, опалив золотые крылья, и куда я всегда желал вернуться, но на своих условиях. Чтобы доказать всем и каждому…
Что?
Что я хороший человек?
Нет. Я никогда не был хорошим человеком. Я был кем и чем угодно. Молодым врачом, подающим большие надежды. Гордостью отца, любимой его игрушкой, игрушкой, которую не стыдно поставить на камин, чтобы все смотрели и восхищались. Вещью, у которой есть солидная история, и в которой как в зеркале отражался её благопристойный владелец. Я был обозлённым юнцом, закатившим истерику и сбежавшим от проблем. Я был бандитом, вором, шантажистом, торговцем, сволочью и предателем.
Я был кем угодно, но только не хорошим человеком.
Всё, что оставалось от меня «хорошего», сейчас, наверное, мелко тряслось от ярости, обиды и одиночества в шкафу дрянного дешёвого отеля, сжимая в руках ключ от своей и, быть может, чужой свободы.
Так что? Что же я пытался доказать?
Я хотел доказать, что я ни при чем. Что моей вины в этом никогда не было. Но ведь это невозможно – потому что я отвернулся.
Я, как бесчисленные поганые трусы до меня, отвернулся от того, чего видеть не желал. От её дурацких архаичных бумажных писем, каждый месяц становившихся всё более и более бессвязными. От строчек, сквозь которые пробивалось отчаяние. От крика о помощи в виде сброшенной с пьедестала отцовской иконы нормальности. От ярко-зелёных огней, что пожирали теперь мой маленький паскудный мирок каждый раз, когда я закрывал глаза. От разочарования, которое я там видел. И от прощения, которое я так и не смог принять.
Я был виноват. И ничего уже не мог с этим поделать. Как бы высоко меня не увёз этот сраный лифт.
Теперь я точно знаю только одно – больше я уже никогда не посмею отвернуться от правды, какой бы уродливой она ни была.

Часть 5
Поводок Гелиоса Часть 5

Липкими красными пальцами он перелистывал страницы. Где-то в зале кряхтел и пыжился, доставая верещащую шлюшку из ящика, его братишка. На страницах извивались голые бабы. Ухмыльнувшись, громила опустил руку вниз и, порывшись в тёплом, потянул в рот хороший кусок печени. Жизнь в целом была прекрасна.

Хотя и не так продолжительна, как он, наверное, надеялся.

Полая оцинкованная труба врезалась в бритый затылок и, проломив ему череп, раскололась надвое. Кусок металла, гулко прозвенев по напольной плитке, откатился под разбитый умывальник.

– ファック(fa~akku[1]), – тот, что возился с ячейкой, это точно услышал. – Чёрт.

– Эй, Брухо? Что там у тебя?

– Твою мать… Говорил же, видел кого-то!

– Где же ты, крысёныш? Покажись… – ударяет ногой по двери. Рассохшееся полотно вминается в стену.

Осколок трубы с хрустом застревает в чужих рёбрах. Плесень ревёт. Затем разворачивается и пинает меня в грудь.

Я встречаю мордой окровавленный пол и блюю желчью. Боль мешает вздохнуть. Давненько я не испытывал такой настоящей, такой честной, парализующей боли. Лив могла убрать почти всё, кроме давящих дегенеративных мигреней.

Плесень падает рядом на колени. Надо было начать с него, здоровый как два меня, горбатый. С ублюдочной ухмылкой на заросшем бугристом лице.

– Сучёк драный! Откуда только взялся, – удивляется он, выдёргивая с глухим рычанием из бока кусок трубы, и выкидывает окровавленную железку куда-то в коридор.

– Ого, погоди-ка… Так ты же из чистеньких и дырявый ещё? Никак сверху слился?

– Вкусное мясцо. Сладенькое, – осклабился. Зубы крепкие, здоровые, белые. – И всё моё…

Из-под слива торчит угловатый обломок трубы. Пытаюсь подползти, но плесень хватает меня за ногу и тянет.

– С Солнышком, значит, попозже закончим… Сначала я тр%:ну тебя.

Маленькая юркая тень мелькает позади. Прочитав что-то на моём лице, плесень оборачивается, и заострённый осколок трубы вонзается ему в правый глаз. Он дергается, хватается за нее, но поскальзывается в луже натёкшей под ним крови и приземляется на пол, железяка прошивает затылок, бурый стержень выходит наружу.

Грязная дочерна рубашка свисает лоскутами с окровавленных костлявых плеч, под глазом налился огромный бурый мешок, губа порвана.

– Jen. Vi. Por panjo! Kapro![2] – кричит она и остервенело пинает слабо конвульсирующее тело. – Azeno. Iru kacen[3].

Я привалился к стене. Тяжело, пытаясь не обблеваться вновь, поднялся. Стянул с себя плащ. Затем испачканную в крови кофту.

– Bastardo… Падла грёбаная…

Я подошел к мелкой:

– По-моему, он уже достаточно мёртв, нет?

– Х®й тебе! – прорычала она и, шмыгнув распухшим носом, саданула меня по голени. – Ты меня бросил! Оставил! Говно! Такой же, как они… Урод!

– Эй… – пытается ударить меня по лицу. – Эй… Да послушай же…

Вдруг она обмякла, привалилась ко мне, едва доставая макушкой до пояса, и задрожала. Я выронил кофту.

– Ну и как мне тебя звать?

Всхлип… Ещё всхлип…

– Суно.

– Какое… – неуклюже погладил нечёсаный тёмный колтун, – дерьмовое имя.


Думал, что утону, думал, что мелкая задушит меня, когда без инфра-рецепторов в самой настоящей тьме мы ударились о состав и нас поволокло внутрь сквозь выбитые окна. Лишь на ощупь, по памяти, каким-то чудом я нашёл канат и залез в боковой проход.

Дрожа после купания в ледяной воде, перекладина за перекладиной, мы лезли наверх.

В узком служебном тоннеле было тепло. Значит, мы уже близко к поверхности. Я закашлялся, выплёвывая остатки воды. Уселся на пол и потянулся в боковой карман за сигаретой. Конечно же, пачка была насквозь мокрая.

Дрожащими пальцами я выудил сырую дрянь и покрутил фильтр между пальцами. Влажный табак неохотно занялся.

– Чего это за херня?

– Что? Это? – уточнил я, делая долгожданный затяг.

– Это лучшее, что мы смогли придумать за две долбаные тысячи лет, – ответил я, выдыхая в прозрачную темноту пряную струйку дыма. – Называется си-га-ре-та. Лучше этого может быть только… – я замялся.

– Что?

– Только две… За раз.

Она ухмыльнулась, сморщилась – разбитые губы давали о себе знать, и требовательно потянулась к пачке.

– Дай мне!

Я легонько шлёпнул её по руке:

– Мелочь вроде тебя от них подыхает…

– Опять ђи#дишь, пернатый? – ответила она, потирая запястье.

Дым бьёт в злое курносое лицо. Вода смыла грязь, обнажив россыпь самых настоящих веснушек.

Она закашлялась и замахала рукой.

– Ага… – глубокая затяжка. – Привыкай…

Затем Суно замолчала и внимательно на меня уставилась.

– И что дальше?

Я поперхнулся.

– Хороший вопрос, мелкая… Коротко – не знаю. Наверху за мной, наверное, уже идёт самая настоящая охота. Я не могу вернуться домой. Ты, я думаю, тоже…

Затяжка.

– Мама говорила, что там – указательный палец вверх, – таких, как мы, ловят, залезают в животы железными ножницами, и вырезав самое лучшее, выбрасывают гнить. Это правда?

Я, помедлив, кивнул.

– Отчасти… Плесень – люди вроде твоей мамы и тех, кто живёт внизу, подлежат принудительной стерилизации… – зелёные глаза округлились.

Глубокий вздох.

– Вас… делают неспособными… заводить детей.

– Зачем?

– Потому что вы – Я выдохнул дым в заросший чёрной гнилью потолок – Вы не такие, как… Им нужно.

– Ты ведь снова мне врёшь? – спросила она неуверенно.

– Нет, Суно. Хотел бы на этот раз соврать, но люди наверху… Они во многом хуже, чем те, с которыми ты привыкла иметь дело здесь.

– Хуже, чем Брухо и Зозо?

– Гораздо хуже…

– Но ведь Зозо хотел порвать тебе жопу, он откусил маме нос, и у неё загнило лицо. А дядя Мирко однажды сильно нажал маме на живот и потом съел моего брата. И…

Меня передёрнуло от того, как буднично-обыкновенно говорил о таких страшных вещах этот странный ребёнок.

– …те, что наверху, всё равно хуже? Разве может быть хуже?

Я вздохнул.

– Всегда может быть хуже, мелкая. Этот кошмар, он происходит от того, что мы и такие, как мы, – я указал ей порт на правом запястье – позволяем этому случаться. Мы закрыли глаза и притворяемся, что вас нет. Ни тебя. Ни твоей мамы. Ни Брухо. Ни дяди Мирко. Ни даже Зозо, который собирался порвать мою пернатую жопу.

– Но… Но ты ведь…

– Я хотел уйти, Суно.

Повисла напряжённая тишина. Она отвернулась. Затем едва слышно, словно через силу, пробормотала:

– А я бы на твоем месте не вернулась.

Девочка замолчала.

Я потушил бычок о пол.

– Ладно, – сказал я, вставая и вешая сумку через плечо, – сидеть здесь и ныть меня лично за... задолбало. Ты хоть раз пробовала мороженое?

– А что это?

– Почти то же самое, что сигареты.

– И я от него подохну? – Хватает мою ладонь.

– Всё может быть…


– Слушай, сейчас мы выйдем к турникетам. Это такие крутящиеся железные… Штуки. Снаружи будет мой друг, один из последних. Он почти слепой, но с ушами ладит пока, так что…

– Да, поняла я. Захлопнуть крысорезку. Не дышать.

– Умничка, теперь шевели… ногами.

К перекрытому тоннелю мы вышли в полной тишине. Я поднёс палец к губам. Она кивнула.

Схватившись за одну из балок, я три раза толкнул.

– Это ты, дырявый?

– Я. Открывай, Склера.

– Ты там один?

– Нет… – устало обронил я.

Ладошка в моей руке дрогнула.

– Прихватил детёныша плесени по дороге и собираюсь показать, как выглядит изнутри бл%:ский «Баскин-Робинс».

Снизу меня жгли два злых зелёных огня. Разочарование и Надежда. Я весело подмигнул им, сжал покрепче тонкие тёплые пальцы. Так, на всякий случай.

Повисла недолгая тишина. И Склера заржал с характерным булькающим звуком. Затем послышался скрип, и турникет подался вперёд.

Мы вышли. Она зажмурилась. Неоновый туман над нашими головами резал глаза обилием красок. Накрапывал мелкий дождь, мокрая резина мёртвых эскалаторов зеркалила сочные блики. Издалека доносились гомон толпы, тарахтение бензопалов, неугасимый шум города.

– Ты задержался, Тео. Я уже думал, не вернёшься… Ну ничего, – пьяно улыбнулся Склера, – в следующий раз, – кивая самому себе, – ты точно останешься, дырявый...

– Здесь… – Он отхлебнул сойки и бросил мне камнем в спину, -…тебе самое место.


Но на этот раз я пропустил его бурчание мимо ушей, потому что украдкой, тихонько следил, как искалеченная малышка в серой кофте, измаранной бурыми пятнами, с длинными волочащимися по земле рукавами, открыв рот, следит за разноцветными всполохами в затянутых вечным туманом небесах.


– У неё твои глаза, Лив...


– Нет, ну ты видал его шнобель? Он же больше на ¥уй похож! – громко рассмеялась она, волоча мокрый рукав по луже под бордюром.

Я тихо улыбнулся.

Толпа обступила нас. Пёстрым бессмысленно ярким полотном зажала в узкой улочке, и без того перегруженной лавками всех мастей и цветов.

– А почему он тебя так назвал?

– Как так? Дырявый?

– Нет, как-то… Тыхо? Тымо?

– Тео? Потому что меня так зовут.

– Пф… А ещё говорил, что у меня имя дерьмовое. А что оно означает? – спросила она, перекатывая слоги.

– А разве имя всегда должно что-то означать?

Она пожала плечами.

– Мама говорила, что обязательно… Например, Суно – это «солнце» на её языке, – поведала соплячка важно. – А Тео?

– Может, «Заткнись и перестань прыгать по лужам»?

– Не… – ухмыльнулась она и с размаху обеими пятками плюхнулась в самую середину очередной лужи, одновременно забрызгав с десяток испуганно шарахнувшихся в стороны прохожих и прилавок толстой чинки, торгующей метафруктами. – Больше похоже на – «Пожиратель тёплого говна».


Чинки злобно забулькала мне в спину. Суно неуклюже (другая рука по-прежнему цепко держала меня) закатала зубами мокрый рукав и с широкой улыбкой на разбитом лице продемонстрировала торговке средний палец с обгрызенным ногтем.

– Моя школа, – угрюмо поздравил я сам себя. Несколько минут назад, когда старый полуслепой бензопал огромным прицепом едва не раздавил мне ступню на перекрёстке, я сделал то же самое, добавив по пути пару ласковых в её и без того обширный словарь.

Было очень странно ориентироваться здесь без комма, при том что половину жизни я провёл на этих улочках. Но были и плюсы – никакой рекламы, никаких бл$%4ких всплывающих окон возле каждого грёбаного торговца имплантами, только лопотание чинки да тарахтение моторов. Жаль только, короткое замыкание прицепом не уничтожило обоняние.

– Вон она – куча розового говна в стакане, – дёрнув меня за руку, гордо сообщил мой маленький геморрой, указывая вперёд. – Всё, как ты говорил… Тео.

– Люди наверху сплошь говноеды!


Я толкнул дверь. Внутри было светло и прохладно. Пахло корицей и миндалём.

Ближайший столик был свободен.

Суно, помедлив мгновение, отпустила мою ладонь и забралась грязными ногами на сиденье. Я глянул на своё отражение в стекле и усмехнулся. Мы вдвоём, похоже, представляли собой ещё то зрелище. Я – в мокрых и драных джинсах, грязном плаще на голое тело, с недельной щетиной, с сеткой лопнувших вен на щеках (явный признак сильного нейрошока) и босая девочка с разбитым лицом и горящими на нем бешеными зелёными глазами, с жадностью пожирающими открывшийся им мир.

Словно подтверждая мои мысли, парочка опрятных белоручек прыснула от нас за стол подальше.

К нам подошла Кейси, приёмная дочка Мику.

– Чем могу… Ох… Дядя Тео? – неуверенно спросила она. – Какого… Что с вами стряслось?

Я устало вздохнул:

– Отец дома?

– Наверху… Мне позвать?

– Нет, слушай, я в глубокой… У меня проблемы, Кейс, ему нельзя меня видеть сейчас, иначе мои проблемы станут вашими, а я бы этого не хотел. Можешь передать Мику, чтобы включил блюр[4]. И чтобы вы не… чтобы сделал все в точности, как я прошу – он поймёт. Потом я сам к нему поднимусь.

Она испуганно кивнула и устремилась к подсобке. Я мягко поймал её за локоть.

– Ещё кое-что… – добавил я шёпотом.

– Можешь поставить вон туда… – кивок в сторону чумазого беса, бросающего до дрожи злобные взгляды на милую девушку, – самый убойный заряд сахара и сливок, который найдётся у вас в холодильнике.

Она озадаченно глянула на чудо, что я к ним притащил.

– И не жалей шоколада…

– Ты куда? – спросила Суно, как только озадаченная и напуганная Кейси кивнула мне из подсобки.

– Мне надо встретиться с одним человеком.

– Я с тобой, – заявила она, пытаясь спустить на пол голые ноги.

– Нет. Ты побудешь здесь… Швабра с зелёными волосами – моя бывшая, она меня ненавидит – и обязательно попытается отравить. Мой тебе совет – не ешь ничего, что она тебе даст. И побереги вот это, – я передал ей сумку с массивом. – От того, что находится внутри, вполне возможно, зависят наши с тобой жизни, малец…

Суно озабоченно огляделась по сторонам и, выхватив сумку, запихнула ее под тощий зад.

– Иди… Я посторожу.

Я ободряюще пожал костлявое плечо.


– Привет, Мику…

– Дерьмово выглядишь, Тео. Ты в порядке?

– Спасибо, что заметил. Весь день ради тебя наводил марафет…

– Откуда ты знаешь про блюр?

– Следил за вашими счетами и нашёл дыру, в которую установка локального подавления идеально влезала.

Я подошёл к стенду, где в идеальном порядке были развешаны инструменты для взлома и кодинга шести или семи разных модификаций.

– Не волнуйся, я всё давно вычистил, – провожу рукой по безумно дорогому восьмифазному сканеру ритмов, – но в следующий раз слюни за тобой будет подбирать уже некому. Так что включай голову – у тебя всё-таки дочь растёт…

– С каких это пор ты так за нас переживаешь?

– С тех самых, когда однажды ночью ты заявился ко мне на порог бухой и в соплях. С полумёртвой малышкой на руках.

– Да, тем более что ты периодически мне об этом напоминаешь. Но, видимо, так плохо, как сейчас, тебе ещё не было. Иначе бы не припёрся…

– Как Кейси? – спросил я, усаживаясь в кресло.

– Подала документы на гражданство шестого порядка с нормальной страховкой, позволяющей заменить имплант. Если всё удастся – навсегда забудет весь этот кошмар, через который нам обоим пришлось пройти.

– Да, ты хороший папка… Не сомневайся… А то, что наградил дочку тяжёлой формой сифилиса, от которого у бедняжки отслоился пучок нейронов… Ну, с кем не бывало…

– Ну ты и мудак…

– Ношу это гордое звание, как ѯғаную медаль. Кейси хорошая девочка, и я никогда не расскажу ей, почему в детстве она порой выпадала из реальности. Иногда на несколько минут. А иногда и на пару часов. После чего у неё еще долго всё внутри болело. Не расскажу про встроенный в ушную улитку неэхогенный двухкомпонентный триггер. Не расскажу, как в пятнадцатый день рождения, заглушив напрочь остатки болячки лошадиной дозой... чего, кстати? Что это было за говно – Оксазолидинон 7, Тигециклин Эхо?... ты притащил её ко мне, потерявшую всякую связь с реальностью, и как я нить за нитью разматывал клубок лжи, который ты наворотил вокруг неё, пытаясь прикрыть отпечаток своего дряблого ©уя. Не расскажу, потому что мудак – такой же, как ты. Может, даже хуже. Но странным образом мой сволочизм бережёт её хрупкий и уютный мирок в то время, как твой – её медленно убивает.

Скажи – она ведь всё ещё верит, что таблетки, которыми ты её пичкаешь, помогают от редкой придуманной тобой же хронической болезни – плостомикодезии, которую я на всякий случай заботливо внёс во все реестры местных клиник? Хотя в действительности препарат лишь замедляет отторжение нейромоста, который мы с Крисом ей вшили?

– Я люблю её и всегда любил… Ты заносчивая бл#]ская тварь…

– Вот. Теперь мы с тобой говорим на одном языке. Два шунта, которые ты мне всучил пару дней назад – один из них оказался тухлым, а второй, похоже, хорошенько поджарил мне комм. Если ты скажешь, что сделал это из любви к дочке, я, может, даже и поверю…

– Что ты мелешь? Какой комм? – Мику бросил на меня растерянный и испуганный взгляд.

– Хм, похоже, всё-таки мимо… Прости, Мику, я должен был проверить.

– Проверить что? Больной сукин сын…

– Вот только не надо меня жалеть. Давай лучше, как раньше, сухо и по-деловому? Я говорю, что мне нужно – ты мне это даёшь, и я навсегда исчезаю из твоей жизни. По рукам?

– А если нет?

– Сценариев несколько – как насильника и растлителя тебя кастрируют. Как человеку, занимающемуся несанкционированной модификацией поведенческих паттернов – тебе деактивируют имплант. Как несостоявшегося гражданина – отправят к плесени в не очень долгий и весьма малоприятный отпуск. Можешь выбрать любой. Да хоть все…

– Ты не посмеешь, Тео… Кейси этого не…

– Любишь, значит? Ловко! Молодец. Она будет в порядке и далеко от тебя. На записи твоё потное красное личико, пойманное глазами другой девочки, которую ты тоже очень любил. Она давно умерла – видишь ли, у других дерьмовых родителей не хватило денег на лечение и совести на вскрытие. Так что я сделал всё сам за свой счёт. На случай, если ты ещё хоть раз захочешь пощекотать малютке Кейс за ушком. Благо, с тех пор ты был пуськой…

Он сжимал и разжимал огромные кулаки.

– Блеф. Ничего у тебя нет…

– У меня есть труп девочки, которая умерла от tabes dorsalis[5] шесть лет назад, и есть запись, датируемая тем же годом, которую ни один эксперт не сможет признать поддельной. Потому что – ты слышишь меня, – бульдожьи челюсти, сведённые судорогой немого гнева, казалось, вот-вот раскрошат бедняге зубы, – она абсолютно подлинная. Два и два сложишь сам?

Я устало улыбнулся.

– Или тоже помочь?

Он зарядил мне резко, слева по скуле, я перевернулся в кресле и врезался в стенд. Сверху металлическим градом посыпались инструменты.

– Говори, что тебе надо, падла, и выметайся из моего дома.


– Ого, да мы теперь похожи… – заявила Суно, когда я приземлился рядом.

– Как две капли, – подтвердил я, легонько дотрагиваясь до начинающего уже цвести фингала под её левым глазом.

– Эта грымза реально хотела меня отравить, смотри, – девочка указала на огромную плашку коричневого мороженного на столе, – притащила мне кучу дерьма! Курва…

– Ну, я же тебя предупреждал… – проговорил я, сковырнув острую верхушку ногтем. – Хорошенько запомни, Суно, любовь – штука страшная… Порой она заставляет нас делать ужасные вещи, – задумчиво отправляя палец в рот, философски закончил я – с людьми, которых мы больше всего боимся потерять.


[1] Твою мать (яп.)

[2] Это тебе за маму (эсперанто)

[3] Козел. Драный мудак (эсперанто)

[4] Стационарное средство защиты от перехвата данных

[5] Спинная сухотка (лат. tabes dorsalis) — форма позднего нейросифилиса (третичного сифилиса). Характеризуется медленно прогрессирующей дегенерацией задней колонны, задних корешков и ганглия спинного мозга.

Часть 4
Поводок Гелиоса Часть 2

Я уселся на пол и, выбрав книгу пошире (Ветхий Завет), бросил её себе на мокрое колено, сверху лёг массив.

Сканер мягко проплыл над матовой плоскостью, оставляя за собой быстро гаснущий шлейф:

Проект Синус 2039 г, собственность Синерджикорп.

Только для внутреннего внесетевого аудита.

Категория FD 1.1А

не подлежит: утилизации/перемещению/копированию/реактивации/


– Тео, предмет в твоих руках – корпоративная собственность. Предупреждаю: хранение, использование и распространение корпоративной информации лицами категории допуска ниже Альфа* незаконно и наказывается в соответствии с седьмой статьёй кодекса Бренна. Допуск пользователя: Эпсилон 1, общий бытовой. Уведомление о находке сформировано и направлено в отдел охраны интеллектуальной собственности Юнион-Сити.

/сеть не найдена/повторить/сеть недоступна.

– Лив? Кажется, впервые ты не спрашиваешь моего подтверждения… Это так… волнует…

– Тео, предмет в твоих…

– Заглушить интерактивный ассет[1], вывести таймер на локальный интерфейс.

Цифры вспыхнули синим на фаланге большого пальца. Оставалось пятьдесят четыре минуты.

Две тысячи тридцать девятый. Это же ещё до войны. До Коллапса. Почти двести лет. Что же ты откопал, дружище Кристоф? И стоит ли это ポンコツ (ponkotsu)[2] наших жизней?

Порта нет, а значит, придётся использовать шунт.

Герметичный пакет, чтобы не повредить сканер, рву зубами. Запах сероводорода с размаху бьёт в нос.

Тухлый, твою мать. Убью Мику.

Второй оказался посвежее.

Розовая склизкая дрянь, больше всего похожая на слабо извивающийся полуметровый кусок прямой кишки с металлическим джеком на конце, выскользнула из вакуумного пакета. Как же он не любил дешёвые шунты, полуорганическая субстанция в реакции с кислородом обильно выделяет слизь – контактную смазку, норовит присосаться к любой поверхности и при инициализации дарит ни с чем несравнимое чувство омерзения, которому Кристоф, пока ещё не сгнил линк, выдал неплохое определение – гадгазм.

Шунт присосался к гладкой поверхности массива и принялся елозить в поисках контактной площадки. Где-то в глубине затылка появилось ощущение нестерпимого зуда.

И внезапно падение…

Назад, сквозь ледяные плиты.

В пронизанный бледными всполохами огня мрак.


Камера тихонько гудела. Подвешенная к потолку на подвижном кронштейне, она была единственным свидетельством того, что мы пока ещё в старом добром Нью-Йорке, а не где-то в долбаном Токио периода Эдо, и что в следующий момент на меня не выпрыгнет хренов самурай с грёбаной катаной наголо и не отрубит мою сраную голову.

Бумажные перегородки, циновки, расписанные чернилами свитки на стенах. Дьявольски болели колени, хотелось суши и нажраться в стельку. Но не всё сразу. Если дело выгорит, только тогда, да и то аккуратно. Нужно было произвести нормальное впечатление.

Знать бы ещё, на кого.

– Даниэль Блокер? – вошли двое. Низкий прощелыга в модном костюме и очень высокая японка в самом настоящем долбаном кимоно. Иисус и Мария, в какой из кругов я угодил? Он протянул мне руку. Она улыбнулась одними уголками тонких губ и слегка наклонила голову.

– Спасибо, что быстро откликнулись на наше предложение.

– У меня тут как раз выдалась свободная неделька, я и подумал – почему нет? В конце концов, никогда не поздно попробовать что-то новое, так?

… м-да, дерьмовый из меня лжец. Хмырь явно не купился. Виду не подал, значит, уже знает, что я больше месяца как ужаленный ношусь по кабинетам. Это хорошо? Или очень плохо?

– Моё имя Сатоси Иши. Я выступаю в роли переводчика и консультанта леди Аяно и совета директоров консорциума Синерджи.

Женщина подняла на меня глаза, и предательская дрожь пробежала по взмокшей от долгого ожидания спине. «Вот с кем точно не стоит играть в покер», – пронеслось в голове. Серые глаза, холодные, как у дохлой рыбы, на ослепительно красивом лице.

Она слегка улыбнулась, оголив на миг мелкие жемчужины зубов, и произнесла что-то по-японски высоким приятным голосом.

– Леди Айяно Игараси говорит, что рада вашей встрече.

– Передайте леди…– начал я, снимая с рано полысевшей головы кепку, – что я тоже рад её видеть.

– Что ж, перейдём к собеседованию? – хлопнул в ладоши Хмырь… Сатоши, кажется.

– Да, конечно… В конце концов, время – деньги… – пробормотал я, чувствуя, что начинаю злиться.

Переводчик откашлялся и положил на стол небольшой кожаный кейс.

– Мистер Даниэль?

– Можно просто Блокер.

– Разумеется, – быстрая фальшивая улыбка. Щелкнули застёжки кейса.

– Мистер Блокер, – меня передёрнуло,

– Вам будет предложено ответить на ряд вопросов, связанных с профессиональной квалификацией, опытом работы и, если потребуется, специфическими подробностями вашей личной жизни, – моя левая бровь невольно поползла в вверх.

– Разумеется, вы вправе не отвечать, но это может отразиться на финальном решении…

– Хотите узнать, с кем я сплю, в какой позе и как такому мудаку, как я, это удаётся? – оба лица остались абсолютно серьёзными, словно каменные изваяния. Я глубоко вздохнул, – Валяйте. Надо, так надо.

– Отлично. В ходе собеседования вам предстоит решить небольшую головоломку… – Хмырь повернул ко мне кейс. На чёрном бархате лежало нечто, состоящее из множества колец и штанг. Весила игрушка прилично. Никогда не видел ничего подобного. Похоже было на серебро.

Кейс захлопнулся и исчез под низким деревянным столиком.

– Вам нужно разделить конструкт на две детали, затратив минимально возможное количество времени. Вопросы будут задаваться параллельно, постарайтесь отвечать честно – от этого зависит ваше будущее в компании.

– Ясненько… – пробормотал я, положив перед собой изящную конструкцию.

Десять колец нанизаны на общую направляющую. От каждого из них через петлю вниз идёт неразъёмная штанга. Всё было бы просто, если бы не последнее десятое кольцо. Неправильное кольцо. Невыполнимое задание.

Честность… В жопу вашу честность.

Извлечённый из внутреннего кармана пиджака, между нами лёг старомодный плёночный диктофон. Катушки медленно завертелись.

– Ваше полное имя и дата рождения.

– Даниэль-Льюис Блокер. Второе февраля две тысячи первый год. Водолей.

– Не отвлекайтесь, пожалуйста.

– Замётано, босс…

– Полных лет?

– Сорок восемь, – первые два кольца повисли на штангах.

– Последнее место работы и должность?

– Юниойл индастрис. Месторождение Уару, Кооперативная Республика Гайана, плавучий комплекс по добыче подготовке и первичной переработке сырья – Афина. Оператор центрального пульта управления, старший смены.

– Причина увольнения? – серые глаза внимательно и жадно сверлят мои пальцы.

– Язык. Он у меня слишком длинный. И знаете, шершавый такой, как у сраного кота.

– Мистер Блокер, я бы попросил …

– Хорошо, – третье кольцо, звякнув, падает. – Официальная причина увольнения – сокращение штата в связи с повсеместным внедрением искусственного интеллекта и нейросетей нового поколения.

– Вас это задело? Ваше увольнение?

– Я проработал на этих уёб... замечательных людей почти двадцать лет, оставил компании зрение, две трети волос и половину печени, а меня выкинули на улицу, как вчерашнюю газету. Но уходя, я прихватил с собой любимую кофеварку мудака начальника, так что нет, меня это совсем не задело…

– В расчёте.

Сатоби, или как его там, деловито кивнул, посмотрел на часы и черканул что-то на листе, прикрепленном к планшету.

– Правда ли, что за последние пять лет вы предотвратили сорок восемь потенциально крупных аварий, связанных с износом оборудования и ошибками в работе программного обеспечения низкого уровня.

– Я не считал, – четвёртое кольцо свободно скользит вниз. – Когда по полгода безвылазно торчишь в море за двадцать миль от ближайшего бара, такие вещи становятся банальной необходимостью. А я очень люблю дерьмовый арахис, тёплое пиво и возвращаться живым.

Ручка безостановочно марает бумагу.

– Вы женаты? Семья? Дети?

– Нет, босс. Ничего похожего.

– Почему?

– Много причин. Дерьмовый характер. Дерьмовая работа. Маленький член.

Он кивает. Кивает и продолжает писать. Говнюк.

– После «Раскола» почему вы так и не вернулись в народную республику Техас? Ваш отец, кажется, входил в состав совета директоров Петролеумтек?

– Мы с ним, как бы это правильно выразиться, – темпераментом не сошлись… Я, знаете ли, холерик, он мудак. Так бывает.

Пятое кольцо.

– Что вы знаете о международном банковском делопроизводстве и корректировке финансовых потоков?

– Знаю, что это говно существует. И то, что я к нему, мягко говоря, непричастен. Оттого особенно странно было увидеть открытую вакансию полевого специалиста в самом сердце банковского вертепа.

Я почувствовал озадаченный взгляд, после чего Затоичи снова переключился на японский.

Леди Рыбка резко бросила что-то, не отрываясь от игрушки в моих руках.

– Госпожа Айяно говорит, что между управлением потоками информации и вашей прошлой работой разница лишь в незначительных деталях. Умение верно расставлять приоритеты, скорость реакции и способность предвидеть последствия принятых решений играют решающую роль в обоих случаях.

– И всё это она уместила в паре словосочетаний?

– Не совсем так… – парнишка отчаянно покраснел.

– Леди Айяно назвала вас умным сукиным сыном.

Шестое кольцо.

– Могу я продолжить?

Я кивнул. Скуластая дочь Востока, похоже, начинала мне нравиться.

– Известно ли вам о подтверждённых случаях заболеваний среди ваших прямых родственников синдромом Лея, спинальной мышечной атрофией, болезнями Хантингтона и Баттена? Любыми прочими дегенеративными наследственными заболеваниями нервной системы?

– Насколько знаю – ничего кроме сволочизма и гемороя в семье по наследству не передаётся. Отец в полном здравии, чинит развалившиеся штаты и свою карму. Дед в свои восемьдесят семь недавно похоронил бабулю и со спокойной совестью щупает сиделок за всё, до чего сможет дотянуться. Но вам всё это уже известно, не так ли?

Снова быстрый взгляд в сторону хозяйки.

– Госпожа говорит, что, покупая коня, в первую очередь смотрят на зубы и копыта.

– Я не лошадь.

Седьмое кольцо.

– И вы меня ещё не купили. Может, наконец, поговорим честно? Эти ваши вопросы – ширма, так ведь? Отвлечение.

Восьмое кольцо.

– Всё, что вас интересует – эта штука и то, как быстро я сдамся и/или попрошу ещё один шанс. Но по двум причинам этого не произойдёт… Первая – я понял, что мне здесь не место. Вы знаете обо мне куда больше, чем должны.

Девятое кольцо.

У Хирохито расширяются и без того явно подработанные пластикой глазки.

– И вторая…

Десятое кольцо – кольцо, которое было намеренно установлено так, чтобы остаться на месте, легко скользит вниз, оставляя в моих руках две раздельные детальки.

– Я слишком тупой, чтобы сдаться.

Спустя секунду потрясённого молчания Леди-Рыбка откидывается назад и непристойно громко хохочет. До слёз, вытирая ладонью потёкшую тушь. Шесть – сосчитал про себя Блокер. У Сучки шесть пальцев.

– Как же хорошо сказано! – ни малейшего акцента, могла бы и подучить на досуге беднягу Хатико.

– Но… Это же невозможно – осмий четыре… – потрясённо шепчет липовый переводчик. – Семь с половиной по Моосу…

Он тянется к игрушке. Но Рыбка, холодно глядя мне в глаза, мягко отводит его трясущуюся конечность короткой деревянной тростью.

– Иши, похоже, аллергия у него всё же проявилась…

– Мне что-то не…

– Да, но не очень сильная, – поправляет плоские очки, – вопрос легко решается гетеробивалентными ингибиторами, – она задумчиво кивает.

Плохо дело. Перед глазами всё плывёт. Игрушка, мелодично звякнув колечками, падает на стол.

– Видишь ли, дружок, – вкрадчиво произносит она, мерно постукивая тросточкой по столу и обходя его, – ты нам подходишь,

– Сука дырява… – мямлю, язык будто обложен ватой. Дышать трудно. Пытаюсь встать, но ноги уже не слушаются.

– Хотя и не весь… – Мир взрывается острой болью. Кровь багровым плевком заливает стол, изящную серебряную побрякушку, диктофон и озарившееся гадливой брезгливостью лицо долбаного Харуки.

– Разве это действительно было так уж необходимо, госпожа?

– У тебя пять минут, Иши. Не напортачь.

И кто-то сильно тянет меня за руку,

на свет, ослепительно яркий,

пахнущий сыростью, ржавчиной и сгоревшими проводами.


Джек тренькнул и с натугой выскользнул из сокета. Чумазая девчушка с зарёванным лицом неуклюже бухнулась на тощую задницу. В грязных руках корчился хорошенько прожаренный шунт.

Придя в себя, я захрипел и отполз в сторону. В затылке пульсировала адская боль. Зверски саднило горло. Неудивительно. Кажется, меня только что почти обезглавили. Что за хрень сейчас произошла? И почему так светло?

Поднял к глазам левую руку – перчатка-сканнер показала два зелёных ноля.

Ловушка. Долбаная западня. Как же глупо…

Лив? Лив, ответь мне! Лив? – тишина, комм мёртв, меня закоротило. Конец.

– Лив… – бормотал я вслух, сглатывая соль. – Лив … Не бросай меня…

– С кем ты базаришь? – пропищал кто-то сверху из алого тумана.

Я стёр кровавую пелену обратной стороной ладони, сломанный мизинец, не покрытый больше нейронным мостом, огрызнулся режущей болью. Худющая оборванная соплюха лет десяти с неопределённого цвета колтуном на голове стояла передо мной, сжимая в кулаке мёртвый шунт. Внимательно и настороженно глядя вниз, она откусила хороший кусок и принялась задумчиво жевать.

Я сглотнул кровь…

…и истерично заржал.

Она испуганно дёрнулась, быстро зажала мне рот грязной ладошкой.

– Дерьмоед $%&хнутый, хочешь, чтобы уроды сюда сбежались?

Девочка шмыгнула носом и уселась рядом.

– Она тебя жрала, да? – махнула девчушка поеденным шунтом. – Пиявка сраная. Я когда споткнулась о тебя в темноте, она дёргалась и всасывала, и красным светилась. А ты был как мёртвый. Я и подумала, что ты жмурик. Потом как застонешь – я чуть не обосралась.

Девочка снова откусила от шунта, сплёвывая жесткие полусинтетические протоволокна.

– А когда наступил день – Девчушка кивнула вверх на тусклые лампы - я её вырвала. Она зажарилась. Хочешь?

Я улыбнулся:

– Там в палатке? В зале прибытия? Это ты была?

Она отвернулась и снова всхлипнула:

– Не твое дело, дерьмила сраный, – девочка обхватила худые исцарапанные коленки. – Ты ведь совсем сверху, да? – спросила она, помолчав пару секунд.

– Ага. С неба упал, дурында. Как драный ангел.

– Я не дура… И ангелов не бывает… И деревьёв. И бога. Есть только уроды, – выплюнула она и беззвучно разревелась.


Закат был великолепен. Горели оранжевым и красным громады, облицованные полупрозрачными солнечными панелями. Выросшие из вечного тумана, сковывающего корни мира, они утверждали величие человека, бесконечно монументальным рукотворным лесом протягиваясь к горизонту. Тонули в нём. Прекрасный мир, идеальный мир — мир, в котором не осталось пустоты. Мир, который так долго создавали Его руками.

Но сегодня он вернётся в жизнь, окунётся в ее запахи, звуки. И снова почувствует всю сладость борьбы. Жестокую прелесть погони. Чужой голод, чужую жажду.

И чужой страх.

Единственное воистину пустое место в этом чарующе прекрасном мире теперь глядело в разбитое светом отражение и поправляло галстук.

Сегодня он спустится вниз, чтобы найти то, что целую вечность назад потерял.

Двери лифта плавно отрезали серые глаза от горизонта, в котором отчаянно ярко тонуло солнце.


– Залезай сюда и ни звука.

Приглушённые водой голоса приближались.

Он открыл ячейку, вытряхнул всё говно, которое там скопил Крест: несколько книг, сигареты и журналы. Распинал подальше от ячейки сокровища старого друга, хотя мусора тут и без того было достаточно.

Девчушка затравленно огляделась и нервно облизнула пересохшие искусанные губы.

– Я вернусь, – он поднял её и посадил в ячейку.

– Не ђиздишь?

– Ангелы не п$%дят.

Дверь закрылась, тренькнул замок. Он схватил сумку и направился к выходу. Остановился, поднял с пола пару журналов и, усмехнувшись, запихнул во внутренний карман.

Выход на перрон только один. Их там трое, судя по голосам. Сетка на входе срезана, а значит – мимо не пройдут. Драться не умел и в лучшие времена, а сейчас с мёртвым коммом и ноющей болью во всём теле – он точно труп. Точно сожрут.

– Что же мне делать, Лив… Скажи, что я болван. Процитируй что-нибудь бесполезное, скажи, что всё это незаконно. Дай знать, что ты тут… Не молчи...

Туалет. Сломанная дверь справа от выхода. Он проскользнул внутрь и уставился на потолок. Две лампы, и обе слишком высоко. Проводов не видно.

– Чёрт. Думай! Думай.

Голоса приближались, послышалось металлическое дрожание отгибаемой сетки.

Он вытащил журналы и бросил их в конце длинного коридора, а сам быстро встал за дверью и затаил дыхание.

– Щёлка точно где-то здесь. Я её чую.

– Чует он. Не@ер было отпускать. Не пришлось бы носиться по ссаным углам.

– Пошёл на*&й – отпустил. Говорил же, сучара поводок пережевала, пока я спал. Она как её мамашка – зубастая.

– Была… – насмешливо добавил третий голос из коридора.

Заскрипел под подошвами мелкий сор.

– Кабинки проверь.

– Сам и проверяй, мудло, ты её потерял.

– Ого…

– Чего там? Чего застыл?

Шуршание.

– Что ты там в угол запнул, брухля?

– Ничо, мусор, всякий.

– Да ты кого пытаешься… – звуки возни, злобное пыхтение, удары.

– Эй... Вы там $€#улись что ли? – третий поспешил внутрь.

Молясь открытому эфиру о том, чтобы дверь не заскрипела, он выскользнул из укрытия и юркнул к выходу. Секунда, и он уже на перроне. Холодный поток обжёг ноги. Сто метров до распахнутого зева тоннеля, а там в глубине у перевёрнутого гниющего состава ржавая лестница, ведущая в технические помещения наверху, и добряк Склера, подпирающий собой турникеты, через которые никто и никогда не поднимается наверх.

Он побрёл по тёмному перрону туда, где оглушительно ревела вода.

– Прощай, мелкая...

И застыл, сжимая в руках сумку, на дне которой валялся сгоревший массив – его личный билет в нормальную жизнь, где он навсегда забудет, что такое голод и дождь. Он поднимется наверх и лоб его как в далёком детстве поцелует 太陽 (taiyō)[3]. Он прооперирует комм и снова услышит её голос. И вывалит всё это говно, всё разом, умоляя его простить… И она, как всегда, простит… Конечно же, простит…

Отчаянный детский крик перекрыл рокот потока

Часть 3
Поводок Гелиоса Часть 3

Звенит и мерцает лента,
Растянутая над бездной.
Всё надвое делит время.
Что было на до и после.
История мажет красным.
В огне исчезают листья.
Привычные рек русла
Меняются невозвратно.
Мы те, кто остались в прошлом.
Мы те, кто проснулись утром.
Забывшие о деталях.
Отринувшие возможность.
Танцует над ямой дева,
Струна режет в кровь ноги.
Застывшая улыбка
Пришита к лицу воем.

Стареем в чужих постелях.

(Твоя Лив)


В комнате воняло сыростью, затхлостью и безумием. Проходя интернатуру в благотворительном госпитале, он слишком часто слышал этот запах, чтобы теперь его не узнать. «Отторженцев» привозили обычно из беднейших южных районов города с мета-органическим повреждением нервных тканей, рассеянным склерозом четвёртого типа, под завязку накачанных кустарным наркотиком, дававшим лишь небольшую передышку, ради которой, впрочем, бедняги были готовы на всё.
На грязном полу у стены прикрытая драным пледом девушка распахнула глаза. Воздух в его груди, казалось, закончился. Нашёл. Он наконец-то её нашёл.
– Привет, Листик.
– Братик.
Тонкие сухие пальцы скользнули по его щеке.
– Прости… я, похоже, снова заставила тебя плакать.
Он рассмеялся, вытер локтем слезы и поцеловал пахнущую растворителем ладонь:
– Это всё дождь.
Жуткая судорога скрутила разбитое тело, зрачки сузились.
– Ты всегда его… ненавидел, – девушка повернула голову к высаженному окну, за которым гулко барабанили капли. На его коленях осталась ломкая седая прядь.
– Я не знал, Листик. Он мне ничего не сказал.
Она снова улыбнулась, на короткий миг став той, прежней Лив, которую он потерял. Девушка попыталась поднять испачканную в краске ладонь:
– Посмотри… это для те...
Затем в последний раз дёрнулась, выгнулась и обмякла, исполнившись страшной, торжественной тишины.
А сквозь дальнюю стену из бездонного голубого моря только что рожденное, но уже беспощадно прекрасное, в его прогнивший мирок вторгалось солнце.

Тринадцать лет спустя
Дождь. Он проникал в сознание, минуя непрекращающийся поток таргет-рекламы, гнусавое лопотание чинки, заполонивших узкие улочки своими вонючими прилавками, сквозь вездесущий мат и гудение кондиционеров, через завесу неонового тумана, запах скисшей лапши и выкрученный на максимум фильтр, шум скользил по краю сознания робко, но беспрестанно, настигал тебя, в какую бы щель ты ни забился. Кап. Кап. Кап.
– Сука, – не сдержался я, раскусывая очередную капсулу Неолаксена , сегодня, похоже, со вкусом «свежей травы». Этот мудак опаздывал. Сколько уже я говорил себе, что всё, это будет в последний раз?
– Четырнадцать с 13 июля 2233 года, – заботливо сообщил голос внутри гудящего раскаленного черепа.
А сколько раз я говорил, чтобы ты заткнулась?
– На текущий момент одна тысяча пятьсот шестьдесят восемь с даты последней прошивки.
– Познавательно… – выплюнул я в призывно улыбающееся лицо чинки, который тут же принялся поочерёдно доставать наружные водители ритма и подкожные инсулиновые дозаторы из бездонной сумки-холодильника, висящей на облезлых жёлтых плечах.
– Нет, убери, мне ничего не надо. Во бу шияо ни дэ гоу ши, баичи конг джели , – ломая язык, повторил я за мягким голосом в голове. Чинки сплюнул коричневым, пробормотал нечто такое, что переводчик не сумел распознать, и показал, как полагается, средний палец с отсутствующей третьей фалангой, ну никакой фантазии, после чего, нетрезво покачиваясь, растворился в толпе, влажно лоснящейся во всполохах рекламы.
– И твоей матери много любви, дружище, – произнес я, извлекая из кармана плаща измятую пачку сигарет. Голову, похоже, начинало отпускать.

– Оно того стоит, 兄き (aniki) , – нервно почёсывая припухший линк на левом запястье, убеждал Крис.
– До слияния с Сатори они занимались делами похлеще бытовой химии. Если пороемся, наверняка найдём что-нибудь интересное.
– Пороемся? – сигарета пшикнула в пластиковой тарелке, где уже набралась изрядная лужа.
– Нет, если не хочешь, я найду человека – массив отойдёт Тойохаровцам . Даром почти, но, может, на раз курсонуться супрессорами и хватит.
Зрачки-точки в мутно-красном тумане – явно под синтом , значит, дело плохо и отторжение уже спать не даёт. Гамма-блокаторы не помогут, а в нормальную больницу Креста никогда не пустят.
Похоже, уже слишком поздно, и он об этом знает, и знает, что я знаю. Во что же ты меня втягиваешь, старина?
– Где ты взял массив? Ясно, что не на свалке, корпоративная собственность бытовой утилизации не подлежит… Говори, иначе уйду. Прямо сейчас. Братишка…
– Нет, никуда ты не уйдёшь… Уже нет. – Он вздрогнул и попытался отвести глаза. – Ты всегда был говном, но говном умным. Это мой единственный шанс, Тео… Ты мой самый последний шанс.
Внезапно его обожгла догадка.
– 畜生 (chikushyo) … – Я стиснул зубы и свернул набок мизинец. Гул обрушился со всех сторон, вопила реклама, орали люди, шипело масло на большой сковороде и запахи едва ли не валили с ног, старенький комм шустро перенаправил фоновые функции на блокаду нервного моста, вернув обратно все прелести нефильтрованного мира. Грубо, но эффективно. Три минуты сорок шесть секунд полной анонимности. И ослепительной боли.
Левой рукой я схватил за ворот глупо ухмыляющегося Креста и потащил его вперед, распихивая стоящих в очереди толстых бензопалов .
– Сам иди, придурок, – прошипел я, не оборачиваясь и не обращая внимания на пылкие выкрики в адрес моей задницы, и скрылся в проулке. Крис споткнулся и рухнул на кучу мокрого мусора.
– Это ты залез в архив Гинзо, мудак вгашенный!
– А что мне оставалось? – произнёс он, лениво привалившись к стенке. – Мы с тобой годами выгребали дерьмо из подвалов Хинду-Сатори, чтобы живущие над облаками не задохнулись от собственной вони. Я не смог залогиниться утром, а вечером они меня вышвырнули, как... как мусор. Как 拉屎 (lā shǐ) , которое я всю жизнь за ними убирал! И что в итоге? У меня мёртвый комм и гниющий порт, Тео… Потому что мои мамочка с папочкой, в отличие от твоих, сэкономили. Вот и решил урвать хоть что-то, раз уж всё равно в яму. Допуск есть, а старую крысу в оранжевом комбезе не замечали всю жизнь. Грех не воспользоваться. В последний разок.
– В последний разок?! Ты хоть понимаешь, что убил нас обоих, Кристоф? Теперь не будет…
Размалёванный чинки лет тринадцати появился из смрадного тумана. Пустым взглядом окинул нас обоих и уставился на меня, в полутьме размахивающего сломанным мизинцем перед татуированным слабо фосфоресцирующим лицом лысого карлика, барахтающегося в мусоре, затем, похоже, не найдя в этом ничего необычного, проворковал:
– Си-Си?
Должно быть, увидев недоумение на моём лице (переводчик был мёртв из-за блока), мальчишка добавил характерное движение сжатым кулаком, потыкав измаранную крупными блёстками щёку изнутри языком. По криво татуированной скуле снизу вверх пробежали цифры. Так и не встретив должного интереса, сопляк пожал выбеленными химией плечами и скрылся на тонущей в людях улице.
– Где массив, Крест? Хочу увидеть, ради чего пиджаки разберут меня на органы. Надеюсь, не притащил с собой?
– Я не… такой уж дурак, Тео… Он в обесточенной ячейке, ты знаешь где. Ключик… тут… – мягкое похлопывание по карману моего плаща. – Вскрой, а я… – Кашель надрывный, дрянной, булькающий. – Я найду кому продать. Любая информация чего-то стоит, главное, – Крест медленно поднялся по мокрой кирпичной стенке, – знать, что продаёшь.
Он улыбнулся и побрёл во тьму. Выбора мне «братишка», похоже, не оставил. Либо я успеваю продать кота в мешке и купить на вырученное белый лист, либо меня находят бывшие работодатели Криса и устраивают очередной
– Очаровательный @%№ть вечер, – с хрустом вправляя палец, констатировал я.


Старый эскалатор был скользким от дождя. Света тут практически не было. Только впереди за наглухо заклеенным агитками КосКо / CosKo вертикально ориентированная международная аэрокосмическая корпорация основана 7 августа 2025 на базе китайско-французской CNES. Дата фактического банкротства: 19 июля 2048 смотреть крах проекта века: Ark 3 на Neoflix/ поворотом оранжевым пламенем подрагивал живой огонь. Должно быть, у плесени пока ночь – огни над входом потушены.
– Я закончила. Первая фаланга правого мизинца сломана, Тео, степень повреждения третья – незначительная, признаков инфекции нет, лечение полностью покрывается полисом 34367678UMI, немедленное медицинское вмешательство не требуется. Надпочечники простимулированы, норма выработки увеличена на 0,7 процента, локализован участок нейронных…
– Слишком много слов 姉さん (nēsan) , – раздражённо пробормотал я.
– Не за что, Тео… Будь осторожней.
Возле турникета, закутанный в пару слоёв клеёнчатой упаковки, у горящей урны сидел Склера и шмыгал впечатляющего размера носом.
– Драная сырость… Кто здесь? А ну подай голос? – Шаг навстречу, громкий, шаркающий, вежливый. Старик принюхался, и грязное лицо расколола желтая щербатая улыбка. – А… Всего лишь ты… – руки у него дрожат, он делает глоток из уголка пакета, дрянь льётся на бороду. – Какого ты тут шляешься, дырявый?.. Никак решился? Давно пора, в тебе всегда было что-то такое… У всех, кто туда уходит в конечном счете есть кое-что общее – глаза мёртвые. Мертвее моих, – булькающе хохотнув, он протягивает мне воняющий сивухой пакет, в котором перекатывается что-то маслянисто-жёлтое. Я качаю головой.
– Не дождёшься, #ер старый, сегодня я там не останусь…
– А зачем тогда? Заблудишься – утопнешь – всплывёшь, где, а со Склеры потом спрос, мне в участке пайку после не выдадут.
Достаю из сумки стеклянную бутылку Сойки /этил; вода средней очистки; краситель синий пищевой «индиго 677»/ метанол – 1,75%/.
– Пропусти, Склера, я сегодня совсем не в настроении.
– Прижало?
– А есть другие причины спускаться?
Со скрежетом он отполз вбок, оставляя на полу бурый след /сукровица; продукты разложения органики; гидравлическое масло – синтетика/.
Протез он так и не заменил.
– Я ведь вытряс тебе страховку, Склера. Месяц назад…
Он улыбнулся и извлёк откуда-то из вонючих глубин потрёпанную книгу/ Дейл Карнеги: “Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей”/ и, вырвав с десяток страниц, зашвырнул их в огонь.
– Мне не светит «долго и счастливо», дырявый. Под ноги смотри. Скользко.


Книга старая, из настоящей бумаги – выставь он ее на аукционе, вырученные средства могли бы обеспечить старику пару лет беспечной жизни, но он её продать всё равно не сумеет.
Ты всегда знал, как делать правильные подарки, старина Крис.


– Тео?
– Да.
– Связь с сервером нестабильна, подтверди переход в локальный режим?
– Валяй.
– Локальный режим активен, объём буфера записи семь часов сорок восемь минут и шесть секунд. Освободить место?
– Нет, мы ненадолго... Я надеюсь.


Шумела вода, по тоннелям внизу нёсся целый поток. Точил бетон. Вокруг разливалась темнота и сладковатый запах гнили.
Рука скользит по мокрой стене, стена плавно изгибается.
– Лив, ты тут?
– Да, Тео, я всегда рядом.
– Знаешь, что несколько лет назад здесь ещё ходил состав – пустой, конечно. Какой-то сбой в старом железе. Поезд проносился по кольцу каждые пять часов безостановочно. Пока не сгнили под водой рельсы…
– Я этого не знала, Тео. Мне следует добавить правки в библиотеку?
– Иногда во сне я всё ещё вижу это. Вижу, как составы гнилого железа, создавая перед собой огромную волну, прошитую электричеством, затапливают станции плесени, смывая всю грязь, что мы сюда притащили, и с бешеным скрежетом уходят во тьму. И я просыпаюсь, чувствуя, что стал чище. Так, будто всё в мире правильно. Всё на своих местах.
– Как думаешь 姉さん (nēsan) это хоть что-то значит?
– Я… Я не знаю... Тео /Сеть недоступна. Запрос сохранён/

– Удалить запрос.


Впереди замаячил рассеянный свет. Шум воды стал ближе. Я и забыл, как много их тут. Палатки, бесформенные, грязные. Запах множества тел, крови, дерьма и сырости, запертый, почти неподвижный, если бы не поток воды внизу. Фильтр не спасал.
Плесень, к счастью, спала. Они вообще много спят.
Вскрытая оплётка магистрального кабеля свисает со стены, куча оплавленных проводов сгоревшими венами тянется куда-то вниз, к потухшему сердцу.
– Раньше их постоянно отрезали от сетей, но с тех пор, как тоннели затопило окончательно, сюда больше никто не суётся. И жилы срослись вновь.
– Кража электроэнергии подпадает под статью 7/17 свода правонарушений Юнион-Сити и преследуется в установленном порядке. Я должна сообщить в отделение неправомерного расходования частных ресурсов.
– Ну раз должна…
Я улыбнулся тьме.
– Сеть недоступна. Запрос сохранён.
Ископаемые ртутные лампы неровно мерцали, выхватывая из тьмы опухшие ноги, кучи тряпья и пластика. Испуганные глаза на грязном лице за дырявым пологом.
Подношу к губам палец. Зелёные огоньки исчезают. Иду аккуратно, переступая через тела.
Верхний ярус, бывший когда-то центральным транспортным хабом старого города, теперь полностью забит палатками. Высокий сводчатый купол тонет в кромешной тьме. Откуда-то доносятся стоны, где-то раздаётся тихий кашляющий смех. Глухая возня. Плесень сегодня спит беспокойно.
– Скоро, очень скоро они проснутся. И нам бы убраться отсюда до этого. Лив, отрежь пару часов.
– Хорошо, Тео.
Спускаемся.
От воды пахнет свежестью, воздухом. Холод ломит колени. Приходится идти быстро и шумно, но поток бешено ревёт, заглушая шаги. Дальше в тоннеле три года назад застрял состав. Вода через месяц-другой уйдёт, плесень сползёт вниз, забросает дерьмом всё, до чего дотянется, а оттуда хлынет и на другие станции, вытесняя еще глубже под землю тех, кто не сможет сопротивляться – больных, стариков и калек. Когда вода остановится, это место превратится в тухлое болото. Охотничьи угодья – однажды нарочито небрежно обронил старый шутник Склера, хищно облизывая губы.
Здесь и находились старые камеры хранения. Хорошее место, чтобы что-то спрятать.
И худшее из возможных, чтобы что-то найти.
Я споткнулся, едва не окунувшись с головой в стылую муть. И упал бы, если бы не борд, с которого на меня уставился выцветший портрет – бледная чинки держала перед лицом руку с огромным уродливым линком . Шестой модели, кажется. Из тех, что неожиданно и стремительно отторгались на десятый-одиннадцатый год, породив целое поколение одноруких калек с остро прогрессирующей нейродегенерацией.
«F-link – Завтра делает нас лучше» – гласила надпись.
Отчаянный вопль разбился о стены и эхом пронёсся по тёмному перрону. Я вздрогнул и ускорил шаг.
– Надеюсь, это не ты, зелёные глазки. Лив, время?
– Час сорок два, Тео. Адреналин вдвое выше нормы, применить ингибитор?
– Не надо, побереги на случай проблем. У меня всё нормально. Наверху просто ранний завтрак.
– Замечательно, Тео. Может, тогда сделаем заказ? /сеть недоступна/
Ржавая рабица перекрывала небольшой подъём. Он ощупал сетку и нашёл стяжки, похоже, Крест расстарался – как попало замотал всё толстенной проволокой.
Тут было сухо, вода лишь недавно начала опускаться – на нижних ячейках остался характерный след. Длинные ряды уходили во тьму, широкое низкое помещение воняло сыростью и железом. ИК-фонарик выхватывал из темноты бледные цифры. 23229, 23230, 23231, 23232. Крест и тут в своём репертуаре – любит симметрию. Дело осталось за малым – посмотреть, что же именно притащил на хвосте этот любитель палиндромов. И почему вот уже пару недель так лихорадит отдел инбезовцев Гинзокорп. Наверное, надо было сдать идиота и забрать свои чейны , но слишком велик риск, что вместо обладания приличным счётом, а может и вместе с ним, меня внезапно и необъяснимо коротнёт во время одной из прогулок по сети. Потом по запаху найдут сидящим в кресле посиневший раздувшийся овощ с мёртвой ЦНС и со слюнями на брюхе. В бесконечных архивах Гинзо-Саттори скопилось слишком много чужих секретов, чтобы так рисковать.
Он ещё раз нащупал в кармане игральную карту. На рубашке в уголке мелкой иглой были набиты цифры. Пять знаков. Остроумно – осязание, в отличие от зрительного паттерна, неинформативно – нейрокоммы нашего с Крисом поколения считывают мелкие тактильные импульсы через раз, а где нет риска – там нет проблем. С номером ячейки ясно. Теперь код.
– Дама треф? Значит, будем гадать.
3333 – Щёлк. Мимо.
Может... если так.
Щёлк. Серьёзно, Крис? Дважды очко? В каком месте я должен смеяться?
Из ячейки на пол посыпались рассохшиеся книги, пахнуло давно забытым – старой отцовской библиотекой, в которой мы с Лив вечно пропадали в поисках чего-то неуловимого. И где среди уютных осколков старого мира нашли когда-то прибежище.
В дальнем углу завернутый в свинцовый фартук лежал чёрный кирпич.
– И что это за たわごと (tawagoto) , по-твоему?
– Я… /сеть недоступна; запрос отклонён/ Я не знаю, Тео, прости. В локальном архиве нет ничего подходящего под описание.
Чёрная коробка, увесистая, со смещённым центром тяжести. Без разъёмов, без маркировки. Без подсказок. Тёплая. Он вздрогнул.
– Лив? Время?
– Час ноль пять.
Странный массив. Может, что-то военное. Во что же ты снова вляпался, Тео?
Руки задрожали. Перчатка упала, пронзительно звякнув большим позолоченным джеком по грязной плитке.
Я прислушался.
Тихо. Лишь шум воды вдалеке.
-くそー (Kuso ̄) Придётся теперь обработать.
Нет, чёрт с ним. Лучше заражение и антибиотики, чем чаепитие с плесенью. Джек с мягким щелчком входит в порт на запястье. Ультрафиолетовая волна пробегает по контуру пальцев.
– Пощупаем.

Часть 2
Поводок Гелиоса Часть 2

Часть 3
Поводок Гелиоса Часть 3