olegdivov

28 июня [был бы] день рождения у хорошего писателя Роберта Асприна.

Вспомним?

Похождения Асприна в мире Бэтмена, приключения Бэтмена в России - и один молодой автор в роли "случайно заглянул в комнату".

НО БЭТМЕН ЗНАЛ ПРО ГАГАУЗОВ.

Поехали :)

Вал Игнатьев: А еще сегодня мне сказали, что Асприн писал для "Бэтмана". "Женщину-

кошку", вот.

Oleg Divov: А тебе не говорили, кто потом переписывал эту страшную "Женщину-Кошку"

по-русски?

Вал Игнатьев: неееет...

Гагаузы в Готэм-Сити и Бэтмен с иконой: представляете картинку?

Кстати, если вы не знали, Бэтмен — реинкарнация молдавского национального героя Влада Дракулы.

Молдаване, угнетаемые русскими, беженцы из СССР, торговали в Готэме контрабандным оружием. За ними безуспешно гонялась полиция, но тут пришел Бэтмен. Чтобы ему не было скучно, в деле гагаузов возникла краденая икона. А за ней явился покупатель, конченый злодей. И настал вообще ужас. Но тут за злодеем пришла Женщина-кошка! И они такие вдвоем с Бэтменом — хрясь! А эти — бац! А те — бдыщь! И вдруг оно все ка-ак БАБАХ!

Потом Женщина-кошка ушла. А Бэтмен остался.

Да, Женщина-кошка от Роберта Асприна настолько сурова.

История появления на свет романа «Catwoman» могла бы стать отменным, как сейчас говорят «кейсом» на тему «зачем успешные авторы вдруг начинают халтурить». Поскольку наш герой — великий пересмешник, кейс просто обязан быть юмористическим.

Не будет.

«Женщина-кошка» это роман-агония.

А блестящий юморист в повседневной жизни отовсюду ждал беды, и про любую удачу знал, что она добром не кончится, чем изводил себя и близких.

Он дождался в 1992-м. Вышла его последняя сольная книга, от него ушла жена, и к нему пришла налоговая служба. Что-то знакомое, не правда ли?

Асприн позже говорил: неприятности посыпались, будто из типичного сюжета для серии «МИФ»; но присмотритесь, это ведь чистой воды «Женщина-кошка». С молдаванами-гастарбайтерами и явлением злодея.

Только Роберт был не Бэтмен.

***

Крутые парни не участвуют в проектах, они их начинают.

Так наверное думал Асприн, когда уговаривал жену написать «Catwoman». Или так думала Линн Эбби, уговаривая мужа. В конце концов, множество хороших текстов написано потому что «ребята попросили» или «надо денег». Первый случай это больше про Чехова, второй про всех остальных, включая Пушкина, Достоевского и Толстого.

Асприн к началу 1990-х был чеховым от юмористической фэнтези.

Он умел писать несерьезно о серьезном, вкладывая глубокие смыслы в хулиганские сюжеты про разжалованных демонов и магов-недоучек. Еще он здорово умел играть английскими словами. У него был отменный слог.

В 1978 году он вывел на рынок два очень удачных книжных сериала. Но если цикл «МИФы» был просто романом Р.Асприна с продолжениями, то «Мир воров» — дело особое. Это так называемый «межавторский проект», «shared world», когда группа писателей создает тексты в рамках единой вселенной. Обычно для проектов пишут романы, но концепция Асприна была изначально заточена под антологии, т.е. сборники рассказов и повестей. «Мир воров» считается первым в истории книжным проектом такого типа. Сам Асприн не только разработал вселенную «Мира воров» и написал, помимо вступлений к каждому тому, десяток рассказов. На протяжении многих лет он управлял ее демиургами, как редактор-составитель. К концу 80-х «Мир воров» насчитывал двенадцать антологий, пять романов, несколько комиксов и ролевых игр.

Параллельно Асприн настрочил десять «МИФов». Правда, он начал от них уставать; ему легко дались только первые шесть романов цикла, а еще четыре пришлось из себя выдавливать.

Вообще-то, при такой общей нагрузке любой устанет. К счастью, в «Мире воров» с 1984 года появляется второй редактор — Линн Эбби. Но «МИФом» Роберт занимался самостоятельно.

Пока еще самостоятельно.

В 1990-м новый громкий успех — стартует авторский сериал Phule’s Company (он же «Шуттовская сага»). Надо сказать, русские заглавия очень приблизительны. Асприн играл словами, добиваясь комического эффекта в названиях всех своих книг. И Шутт вместо оригинального Фюля — хороший вариант. Наш читатель не взял бы в руки книгу, где героя зовут Уиллард Дюрак. Российский массовый потребитель существо на редкость целомудренное и легко смущаемое.

***

«Женщина-кошка» могла смутить разве что очевидным идиотизмом.

Судя по тексту, это была попытка «освежить» и осовременить мир Готэм-сити, напихав туда максимум популярных тем начала 90-х. Так в Готэм пришли гастарбайтеры и контрабандное оружие из бывшего СССР, а Женщина-кошка, безработная, живущая грабежом, стала еще и анонимной зоозащитницей, которая, вывернув карманы плохих парней на ночных улицах, отсылает часть выручки фонду «Воины Дикой Природы». Упоминались мимоходом ужасы советской деспотии и прочая клюква. Но как-то вяло, без огонька.

Единственное, что удалось в этой откровенно вымученной книжке — как ни странно, сам образ Селины Кайл, девушки с проблемами. Но ее там было очень мало, а занудно-правильного Бэтмена очень много.

Кто подписал Асприна на такую авантюру, как выход в пафосную вселенную DС Comics, где прирожденному юмористу тесно и грустно по умолчанию, остается загадкой. «Catwoman» должна была открывать большой межавторский цикл из романов и графических новелл. И действительно, на следующий год после выхода книги появились комиксы под общим названием «Catwoman. Vol.2». Сначала издали пять; через год еще семнадцать (!), и так далее. Кажется, они до сих пор не кончились. Зато второй роман цикла, и под заглавием, вы не поверите, «Catwoman», за авторством Элизабет Хэнд, вышел только в 2004-м.

Зачем Асприн согласился, можно догадаться.

Внешне у него все было отлично. «Шуттовская сага» на подъеме, ее вторая книга, вслед за первой, попадает в список бестселлеров «Нью-Йорк Таймс». Но сам писатель Асприн к тому моменту совершенно выгорел и нормально работать больше не мог. В третью «Шуттовскую» книгу он уже позвал на помощь Питера Хека, редактора из Ace Books. Чтобы оставаться на плаву, Роберту нужны были, хоть на время, соавторы и — как вариант, — чужие миры. Почему бы не сбежать туда, где не надо сильно напрягать голову и неплохо кормят. Многие так делают.

Ему не помогло.

Вдобавок, что-то странное творилось с деньгами. «Последние двадцать лет жизни Боба окружал финансовый хаос», вспоминала Линн Эбби. «Не думаю, что у него были философские возражения против уплаты подоходного налога, он просто никогда не считал это чем-то, что нужно было сделать».

«Catwoman» вышла 1 сентября 1992 года. На обложке написали: «Линн Эбби и Роберт Асприн, авторы бестселлера Нью-Йорк Таймс ‘Шуттовской рай’».

Довольно смелый маркетинговый ход. Ведь на обложке «Рая» был указан один автор — Роберт Асприн. Его последняя сольная книга.

Последняя на всю оставшуюся жизнь.

Как это формулируют в популярных источниках, два попадания в бестселлер-лист «Нью-Йорк Таймс» подряд «привлекли внимание фанатов и налоговой службы».

И — началось. Вернее, то, что катилось под откос, наконец докатилось и разбилось вдребезги. Еще будут по инерции печататься соавторские книги, начатые раньше. Но более-менее очнется Асприн только лет через пять. И, говоря по чести, прежним ему не бывать.

После «Шуттовского» рывка, последнего взлета, взлета уже через силу, на последнем дыхании, «Женщина-кошка», единственный опыт работы Асприна в чужой вселенной, словно подвела черту. Когтем по горлу.

Неоднозначный получился 1992 год.

***

В том же году, когда за подписью Асприна вышла развесистая клюква про молдаван и «ужасы совка», сам Асприн, того не зная, пришел в Россию и покорил ее.

«МИФы», по два-три романа в одном томе, были напечатаны пятью издательствами, в двух переводах, с объявленными тиражами от 10 до 100 тысяч экземпляров. Сколько тиснули и продали на самом деле, представить невозможно. Ну, миллиончик запросто.

Эффект был сам по себе достоин отдельного мифа.

Мы уже говорили, вспоминая пришествие на Русь Роджера Желязны с его хрониками Амбера, хрониками Эмбера, хрониками Янтаря и Янтарного королевства, что хоббиты и назгулы вовсе не доминировали на отечественном рынке фэнтези. И для многих читателей первым и незабываемым фэнтезийным героем оказался суровый дядька Карл Кори, стукнутый по голове в автокатастрофе.

В общем, каждый входил в эту реку со своего берега, а некоторые падали с моста. И вот с моста — это про тех, кому попался в руки Асприн.

Люди, которым сама концепция фэнтези открылась в ее юмористическом и пародийном изводе, через приключения Скива и Ааза, пожалуй, счастливцы, — потому что фэнтези очень любит пафос, а пафос любит только пафос, и способен вознестись в этой любви к себе до пафосного идиотизма. И увидеть сразу, что фэнтези может быть веселой — дорогого стоит. А разглядеть, что за улыбкой прячутся серьезные и мудрые авторские высказывания — дорого вдвойне.

Асприна в России полюбили. И он не разочаровывал: год за годом все 90-е издавались его старые — и новые для нас — книги; в 1996-м, с опозданием всего на три-четыре года настало время «Шуттовской саги».

Потом добрались до «Женщины-кошки».

Сюжет там был, конечно, не ахти. Бэтмен помогал комиссару расследовать поставки контрабандного советского оружия в Готэм, а Женщина-кошка хотела наказать маньяка-коллекционера, для которого убивали редких животных, чтобы сделать чучела. И оба персонажа с двух сторон вышли на одного злодея по кличке, кто бы мог подумать, Тигр. Чтобы не путать со второй «Catwoman», книгу Эбби и Асприна иногда называют «Catwoman: Tiger Hunt». Охота на Тигра, понимаете ли.

Русский перевод начинался так:

«Главная проблема в отношении денег всегда заключается в том, что их предостаточно у кого-то другого как раз в тот момент, когда они позарез нужны тебе».

Главная проблема в отношении этой фразы заключается в том, что она — образец канцелярита, но даже не подстрочник. Перед нами злостное извращение русского языка и поклёп на Асприна лично.

Давайте сравним с оригинальным началом.

«The biggest problem with money was that somebody else always had it when you needed it».

Школьных знаний хватит, чтобы почувствовать разницу.

Прочтите русскую и английскую фразы одну за другой вслух. Оцените, как звучит оригинал. Я бы написал его в настоящем времени, но автору виднее. Это Асприн как он есть. Асприна может переводить тупой, может еще тупее, но только не глухой.

В 1996 году один независимый издатель (хороший человек, отвечаю) взял этот вредительский перевод, сбацанный кривыми руками врага русского народа, спиратил откуда-то Женщину-кошку от Луиса Ройо для Penthouse Comix, местами даже одетую, налепил ее на обложку, написал сверху «Роберт Асприн», как бы забыв про Эбби, тем более, они уже развелись, — и тиснул объявленный тираж десять тысяч.

Тогда все так делали.

В 1997-м книгой заинтересовалось «Эксмо» и решило переиздать ее. Увы, возникли проблемы. Во-первых, «Кошка» короткая и не годится под твердую обложку; не хватало авторского листа, а лучше двух («лист» это 40 000 знаков с пробелами, если кто забыл). Во-вторых, понадобился «оригинальный перевод», и это был лишний повод довести книгу до более-менее читабельного состояния. Можете думать про «Эксмо» что угодно, а я повторю услышанное: мы крупное издательство, печатать такой ужас нам стыдно. Ведь были люди в наше время! Не то, что нынешнее племя.

Задача стояла — «сквозная косметика с разгоном листажа», то есть, переписать «Кошку» человеческим языком и растянуть хотя бы еще на лист. Но так, чтобы «разгон» не был очень заметным. А то книга и без того нудная, Бэтмен этот со своими проповедями по любому поводу вообще достал.

Тут мимо проходил я.

— Тебе интересно поработать Робертом Асприном, пишущим про Бэтмена?

А я про Бэтмена знал только что он есть, и еще там какая-то тетка с хвостом. Ну не смотрел я его. Зато Асприна читал, и в целом — уважаю.

— А дайте-ка посмотреть, — говорю.

С вашей точки зрения это, может, волюнтаризм, шапкозакидательство и головокружение от успехов, а с нашей — вполне штатная ситуация. И не такие задачи вытягивали. Помнится, Игорю «Майору» Пронину, мир его праху, заказали роман в серию «S.T.A.L.K.E.R.». Вручили диск с игрой — а тот не запускается. Вроде не трагедия, можно ведь другие книжки сериала прочитать, да вот беда, нету книжек; роман Майора шел в проект третьим от начала. Майор подумал: а может, так и надо? Может, я уже знаю достаточно? Сел и просто написал хорошую книгу. И правильно сделал. Его «Дезертир» считается очень удачным романом даже среди отпетых сталкероманов.

А мне ничего не надо было знать про вселенную, где водятся Бэтмены, за меня все Роберт Асприн написал, мое дело сугубо редакторское.

И я читаю пару страниц. Ну, страшно, но не «ужас-ужас-ужас».

И ведь это мне профессиональный вызов. Да и ребята попросили.

« — El Gato Negro! Черный Кот! Черный Кот!

Потенциальные жертвы увидели черный комбинезон, но предрассудок помешал им разглядеть заключенные в нем формы. Им так и не суждено было понять, что их сокрушила женщина».

Заключенные в нем формы. Ну-ну. Но ведь не смертельно? Выправим?

Три-четыре страницы пролистнул — ладно, думаю, справлюсь.

Напоминаю, на дворе 1997 год. Я балбес, мне тридцати не исполнилось, и я понятия не имею, насколько лихо авторы с мировым именем умеют халтурить. Конечно, у них начало не очень страшное. Смотреть надо в середину, оттуда может выпрыгнуть что угодно.

Это мне годом позже Ант Скаландис рассказал, как они с Гарри Гаррисоном «в соавторстве работали». Я Скаландиса наивно спросил, почему их книга похожа на что угодно, только не на «Мир смерти», и вообще ее читать грустно, мягко говоря. А тот отвечает: «Гарри прислал затравку на несколько страниц и написал: дальше давай сам. И все! Никакой вообще помощи. А меня сроки поджимают...»

Кажется, Скаландис еще не знал, что по договору с издательством их совместные с Гарри книги никогда не увидит англоязычный читатель, это только для русских.

«Отвратительно резкий сигнал внешней связи разорвал тишину диспетчерской, где сейчас ближе других к пульту находился Язон динАльт. Звук был настолько пронзительным, что напомнил отчаянный крик подстреленного, но еще атакующего шипокрыла, и все присутствующие пирряне автоматически направили свои пистолеты на главный дисплей, куда выводилась полная информация по космопорту имени Велфа. Невероятно, но им четверым одновременно показалось, будто обыкновенному бездушному зуммеру передается то неуемное раздражение, с которым некий пассажир корабля на орбите Пирра давит сейчас на клавишу вызова».

(Г.Гаррисон, А.Скаландис, «Возвращение в Мир Смерти», 1998)

За что русские заслужили такую порнографию — вероятно, за грехи.

Так что с «Кошкой», даже во вредительском переводе, мне относительно повезло.

На первых страницах асприновской халтуры не было, разумеется, никаких гагаузов и краденых икон, а то бы я испугался и убежал. Нет, я увидел только корявый пересказ стандартного фантастического боевика с довольно симпатичной героиней. Селина меня сразу заинтересовала. С ней хотелось поработать.

Потом я звонил в издательство, спрашивал, прочно ли они там сидят, и зачитывал самые смачные куски.

«...Этот юноша был одним из миллионов этнических русских, насильственно расселенных по всей бывшей советской империи — в данном случае, на том клочке земли, которую западные справочники называют Бессарабией. Молдаване, или молдоване, хотели уничтожить искусственную границу между свой землей и Румынией. У них были на это основания: различие между молдовским и румынским языками было меньше, чем между американским английским и английским английским. Кроме того, молдован принуждали с 1940 использовать алфавит, известный как советский, русский, кириллический или греческий, тогда как румыны писали латинскими буквами, как в английском языке.

Брюс Уэйн, однако, нашел три группировки потенциальных террористов под именем бессарабов.

— А как насчет гагаузов? — спросил Бэтмэн. — Какие права у гагаузов?

Совсем упав духом, парень слегка разжал руки. Кровь обратно прилила к лицу, веснушки покраснели. Он не верил в Бэтмэна, как эти молдавские свиньи, которые считали, что Бэтмэн — инкарнация их национального героя, Влада Дракулы.

Но Бэтмэн знал про гагаузов».

Такая вот книжка про Женщину-кошку.

Честное слово, я не спрашивал, что с этим делать, и за что мне такое наказание.

Делать надо редактуру, а наказание, ясен пень, за грехи.

Скажем прямо: я не мог спасти книгу. Она была безнадежна.

Если бы не Селина Кайл. То ли в нее вложила душу Линн Эбби, то ли сам Асприн постарался, кто знает, но по каким-то едва заметным сигналам я заметил, что автор свою героиню любит.

До сих пор жалею, что двадцать лет назад мне не хватило наглости выкинуть гагаузов, икону и большинство мучительно нудных монологов Бэтмена. И дать как можно больше места Селине Кайл. В книге, названной «Catwoman», остро не хватало этой самой woman, а ведь она была хороша. Образ Селины получился живым, теплым, настоящим. Остальные герои, включая Бэтмена, были лишь функциями.

Но это значило переписать роман на две трети, а сроки поджимали.

Я крутился, как мог, пытаясь разогнать объем и не доломать текст окончательно. Понадобилась вставная глава и лишний персонаж второго плана. Как ни странно, хуже не стало, а появилась некоторая живинка. И самое главное — если у Асприна кошка с мышкой временные союзники, но по сути жесткие антагонисты, то в моей версии они потихоньку начали проявлять человеческий интерес друг к другу. Это само напрашивалось. Это было естественно. Казалось, что роман с Бэтменом, или хотя бы намек на роман, может спасти Селину от нее самой, пусть и временно. Авторы не оставили Селине ни единого шанса: еще несколько лет такой жизни — и окончательное сумасшествие, а за ним гибель. Асприна это вряд ли волновало; меня — весьма. Он меня к этому подтолкнул.

Ничего у кошки с мышкой не могло получиться, конечно. Драматургия не позволяла. Но я помог им обоим задуматься: а зачем они так нелепо живут?

И на последних строчках Бэтмен, которому нечто странное послышалось, выглядывал в окно, надеясь увидеть на карнизе гибкий черный силуэт. Никого там, разумеется, не было. Тем не менее, последняя фраза романа в моей версии: «Но попробовать-то стоило».

Увы, книжка так и осталась мертворожденной. Не умел я тогда оживлять покойников. Когда спросили, хочу ли я видеть свое имя в выходных данных, как литредактор, я сказал: нет-нет-нет.

Но попробовать-то стоило.

И сейчас, читая слова Линн Эбби, написанные на смерть Роберта, я верю: да, стоило, потому что настоящая книга Асприна должна быть теплой и доброй.

«Главной темой всех его романов была дружба: надежная, беспрекословная, интуитивная дружба. Его персонажи существуют друг для друга. Это был действительно прекрасный миф».

***

Книгу я посоветовал назвать «Женщина-Кошка Роберта Асприна». На меня как-то странно посмотрели и пробормотали что-то про авторские права.

Наконец она вышла. Под заглавием «Охотница» и с таким рисунком на обложке, что я лишний раз порадовался: слава богу, моего имени в выходных данных нет. Открыл — и увидел знакомый до боли подстрочник, бессмысленный и беспощадный.

— Понимаешь, — объяснил начальник фантастики, — у типографии внезапно сдвинулся график. Недели за две до того, как ты должен был сдать редактуру. Надо было что-то быстро воткнуть в эту дырку, и мы поставили старый перевод. А тебе звонить не стали... Не помню, почему. Ах, да, чтобы ты спокойно доработал до конца. От тебя ведь уже ничего не зависело.

— Да ты просто забыл про меня.

— М-м... Ну что ты. Нет конечно.

— Но когда я принес редактуру... Ты мог бы и сказать.

— А я... Разве я не сказал?!..

— Нет. Ты расплатился, и мы сразу сели отмечать... Не помню, что. Обмывали какую-то книгу, точно не мою, и уж точно не эту.

— Хм. А может, оно и к лучшему?

— Не исключено.

Вечером я пришел домой, отыскал файл с романом «Женщина-Кошка Роберта Асприна», подумал минуту...

И стер его.

***

Роберт Асприн чуть-чуть не дожил до шестидесяти двух. Он умер от инфаркта 22 мая 2008 года, через сутки после того, как выплатил последний штраф в налоговое ведомство. Он был весел, у него выходили книги, написанные в соавторстве, готовились новые проекты, шли разговоры о какой-то работе в кино, и в выходные его ждали почетным гостем на большой фестиваль фантастики.

Он лежал на диване с раскрытой книгой Терри Пратчетта в руках.

Не будь так на самом деле, это стоило бы выдумать.

Получился бы еще один прекрасный миф.

P.S. Забыл повторить важное.

Крутые парни не участвуют в проектах. Они их начинают.

Как Роберт Асприн.

(с) Олег Дивов, 2018

В комментах говорят: «Писатель Дивов невысокого мнения об окружающих и не упускает случая рассказать им об этом».

Я честно отвечаю: писатель Дивов невысокого мнения о себе, и если окружающие еще глупее, это ужас как расстраивает. Когда взрослые люди не поняли, отчего я назвал «Гарри Поттера» книгой «подлой», и начали спрашивать, какие там работают механизмы, — конечно, я был в шоке.

Там же все на поверхности.

Там есть Гарри Поттер — поглядите на него.

И сразу ясно, на что вас ловят. Нет? Ну...

Понимание крючков и цеплялок, которые заставят читателя сочувствовать герою книги так плотно, чтобы утратить всякую критику, — не требует ни острого ума, ни профильного образования.

У меня, например, образования нет вовсе. И читаю я намного меньше, чем большинство из вас, глотающих книгу за книгой. Может, в этом разница? Я-то читаю медленно, слово за словом. А вы просто не даете себе шансов увидеть то, что вполне заметно невооруженным глазом?

Хорошо, попробуем разобраться вместе.

Литература на базовом своем уровне штука логичная и даже примитивная. Написать текст, который будет хорошо звучать и красиво смотреться, это искусство, а вот заставить его бить читателя в больные места — пара пустяков. Если вы технарь по складу мышления, вы эту логику вскроете в момент. Тот, кто может разобрать автомат Калашникова, так же легко разберет любую коммерческую прозу. И увидит, что и как она вытворяет с читателем.

Предвкушаю реплику: «А я девочка (мужского пола), меня не учили этому вашему автомату». Девочка, не будь кретином. Чтобы раскидать АК на основные части, надо нажать самую большую кнопку, она торчит из автомата на самом видном его месте, смотрит прямо в твой пытливый глаз и буквально упрашивает: нажми меня.

С литературой та же фигня.

В литературе такая Большая Главная Кнопка — образ героя.

Любой текст это фабула (про что история), сюжет (как история будет раскручиваться конкретно) и герои, задача которых — развивать сюжет, тащить его на себе.

Фабула это «фактическая сторона повествования», то есть, фабул на свете великое множество, зато сюжетов, по Борхесу*, всего четыре. Оборона города, возвращение домой, волшебное путешествие и самоубийство бога. Мне обычно кажется, что их должно быть пять, но я никак не соберусь выдумать пятый.

*Borges (исп.): зарегистрированный торговый знак "Borges Agricultural & Industrial Edible Oils".

Если верить слогану “FOR OVER 100 YEARS, BORGES HAS ALWAYS DONE THINGS IN THE BEST POSSIBLE WAY”, Борхес врать не будет.

Но, открыв книгу, вы видите не сюжет и не фабулу. Как правило, вы на первой же странице встречаете героев — и они начинают вас охмурять. Помимо затаскивания сюжета, главная задача героев — затащить читателя внутрь истории. Дать ему представить себя там, в круговерти событий, вписаться в картину, найти свое место. Значит, герои должны читателя цеплять. Брать за живое.

Как минимум, читатель должен захотеть поубивать их всех. Чтобы переворачивал страницы в ожидании, когда автор прикончит этих уродов. И как именно прикончит... Бывает и такое.

Конечно, в идеале вы должны не остаться сторонним наблюдателем, а отождествить себя с одним из героев. Лучше бы — с главным. Влезть в его шкуру, и чтобы оказалась как на вас сшита. Но это не догма. Например, эпическая проза обычно дает читателю на выбор много сюжетных линий, каждую из которых ведет отдельный персонаж. Примеряй кого угодно, авось найдешь своего астрального двойника, с которым тебе будет комфортно идти по сюжету. Или с равным интересом наблюдай за хорошим, плохим и злым героями. Все равно ничего ты не понял, Джон Сноу... хотел сказать, Андрей Болконский, извините, вырвалось.

Потому что нельзя просто взять — и от всей души посочувствовать герою, с которым нет общей боли, запрятанной глубоко, в область неосознаваемого.

В «бессознательном», как это раньше называли.

Гарри Поттер, сирота, очкарик со шрамом на лбу, цепляет читателя именно оттуда. За самую-самую мякотку.

За общие травмы, о которых вы как бы забыли.

Но не забыла Джоан Роулинг.

Каждый ребенок так или иначе переживал драматический период, когда ему казалось, что он в семье — не понят, не принят, не любим и в принципе не нужен. И обращаются с ним так, словно лучше бы его тут вовсе не было. Это нормально в ходе взросления. Если кажется, что у вас такого опыта нет — скорее всего, вы его вытеснили из сознания. Выдавили в область неосознаваемого, да.

Гарри Поттер живет в таком лютом перманентном стрессе уже десять лет. Нет, он не выдумал себе, будто недолюбленный. Он реально не нужен, неудобен и потому дискриминирован до предела. Ходит в обносках, спит под лестницей, регулярно бит сводным братом, и все игрушки у него поломанные. Строго говоря, из Гарри растят самоубийцу. По-хорошему, он должен бы иногда срываться в истерику, или уже начать втихаря мучить кошек. Как вариант — наоборот, маниакально спасать кошек, да кто ж ему даст.

Но автору этого мало, и он вводит элемент усиления. Чем дальше мы вчитываемся, тем яснее видим, что у Гарри вовсе нет ни малейшей отдушины: мальчик живет в тотально враждебной среде. Нет друзей, нет конфидентов, Гарри запредельно одинок. Школьные товарищи в лучшем случае сторонятся его, а в худшем — активно не любят. Черт знает, как он сумел при таких раскладах хотя бы минимально социализироваться. Ах, да, это сказка.

Так или иначе, кто не переживал отчуждения в школе, или просто не почувствовал вдруг щемящего одиночества в шумной ватаге детей — поднимите руки.

Роулинг слышит, Роулинг знает, хе-хе.

Чтобы окончательно дожать нас, автор загоняет Гарри в семью откровенно анекдотических персонажей. Они не просто тупые мещане, они нереальные придурки. Сказочные э-э... эти самые, да.

Тут можно бы сделать скидку на классическую литературную традицию, диктующую некоторый гротеск, раз мы в сказке живем. Но по классике там, где текст внезапно валится в гротеск — и мимо Алисы пробегает Белый Кролик, — проходит грань между реальностью и фантасмагорией. Так разделяются миры волшебной сказки и постылой обыденности. В поттериане — нет. У Роулинг доведение до гротеска всего, что подвернется — портретов людей, свойств объектов, самой схемы мироустройства, — это базовый прием достижения эффекта комического, а вовсе не сказочного.

Долго объяснять, почему у нее это именно так, да вы и сами теперь додумаетесь. Вы ведь уже убедились, что точно не глупее меня?.. Значит, справитесь. А мы сейчас подведем итоги и сделаем выводы.

Итак, Гарри сокрушительно одинок и трагически не оценён.

Всегда.

По всем фронтам.

Почему так? А его гнобят конкретно за то, что волшебник. Гарри не нарочно, это дурная наследственность. Иногда из мальчика прорываются наружу магические способности, и тогда ребенку достается от приемных родителей всерьез.

Это вторая болевая точка, спрятанная в области неосознаваемого глубоко-глубоко: несправедливое обвинение.

Ведь Гарри не виноват!

Да, бывало, что Гарри не контролировал свой дар — и тогда стряслось нечто. Ведь стряслось, верно? Ничего, автор позаботится, чтобы обвинения стали по-настоящему несправедливыми. Его волей Гарри будет вынужден регулярно отвечать за чужие косяки. За то, чего он точно не делал! И никаких возможностей оправдаться.

Практически каждый ребенок сталкивался с этим хоть раз — и переживал крайне болезненно. Когда старшие обвиняют детей в том, чего те не делали, типичная реакция ребенка — у него вдруг отключается рациональное мышление. Он искренне не понимает, как себя вести дальше, и просто страдает. За что меня так?! Когда (если) ребенку не удается ничего объяснить старшим, и те продолжат настаивать на его вине, вариантов два: либо неконтролируемый нервный смех, либо полный ступор. Как правило, оправдаться шансов ноль, потому что ребенок полностью дезориентирован.

Автор проследит, чтобы вы вспомнили, каково это. В идеале — неосознаваемо. Как будто с вами такого не было, но вот за Гарри прямо щемит сердце. Ничего на поверхности, все внутри. Так и надо.

Стресс несправедливого обвинения поджидает Гарри с неумолимым постоянством. От самого героя тут ничего не зависит. Наезд за то, чего не делал — и сопутствующий острый стыд, — будет преследовать мальчика год за годом, книга за книгой, через тщательно посчитанные интервалы. Тюк-тюк-тюк по темечку.

Извините за прямоту, они посчитаны не для Гарри.

Их посчитали для вас.

Чтобы вам жизнь юного мага медом не казалась.

Ведь Гарри-то мальчик хороший, и за свои мучения получил награду.

Потому что хороший. Как и вы.

Вы же были хорошей девочкой неважно какого пола, или хорошим мальчиком, или той еще заразой, но ВЫ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК.

Тогда вы оцените награду. Это пропуск в мир нормальных людей, где ты по праву рождения — Избранный. Ты богат, знаменит, да еще и откроешь в себе уникальные спортивные таланты, которым все будут завидовать. Кстати, вспомни, почему тебя гнобили уроды? Теперь знаешь: не «почему», а за то, что ты — нормальный.

То есть, опять-таки — не виноват. Был наказан без вины. В крайнем случае, платил за грехи отцов.

Естественно, в мире нормальных людей у Избранного появятся враги, его будет подстерегать опасности, и тоже такого калибра, какой положен Избранному.

Но надо же иногда сделать мальчику больно исподтишка, по-подлому, чтобы пострадал еще чуток, как в раннем детстве. Ну и вы бы пострадали с ним вместе.

Не волнуйтесь, автор сделает. И бедному Гарри, который ни в чем не виноват, будет прилетать несправедливое обвинение.

А с другой стороны, не такая уж высокая плата за будущую волшебную жизнь в сказочном мире вечного детства. Вы не заметили, что крутые маги из Хогвартса ведут себя, как сущие дети, а самые крутые, облеченные большой ответственностью — будто подростки? Да-да, мир магов это мир детей.

А мир маглов — серый и унылый мир взрослых.

Но это уже цеплялка, которая лежит в области сюжета — и должна, по идее, обрабатываться корой головного мозга, а не подкоркой. Сознательно.

Кстати, на точно такой оппозиции — противопоставлении светлого и честного мира детства темному и нечестному миру взрослых, — построил всю писательскую карьеру один наш знаменитый автор. И вполне преуспел.

А чего, страна у нас большая, всего много, и читателей много, и идиотов тоже много, на всех хватит.

Такие дела.

Ну вот, мы разобрали, как именно работает наживкой мальчик Гарри. Остальные цеплялки, менее очевидные, и менее значимые, уже зашиты в сюжет. Техника, как видите, вполне примитивная. Доступная любому автору.

Но лично я скорее ушел бы из профессии, чем заставил себя использовать те крючки, на которые цепляет публику ловец человеков Джоан Роулинг.

Препарировать саму поттериану в целом не считаю нужным, скажу только, что там описано вполне бесчеловечное общество, которое некоторые зовут фашистским, а я назвал бы как положено: кастовым.

Для англичан — нормально.

Может, в этом все дело?

P.S. Кстати, не сочтите за оскорбление, но если вы по прочтении этого текста ощутили труднообъяснимую, но однозначную неприязнь ко мне, негодяю, — скорее всего, вы когда-то заглотили наживку очень глубоко.

Ничего. По идее, рано или поздно — пройдет.

Или нет :)

Как вы знаете, Посольство США обозвало Пушкина "Иваном Сергеевичем".

Чем мы ответим на эту наглую провокацию, товарищи?

Начнем выкладку романа "Объекты в зеркале заднего вида", где 326 раз звучит слово "пиндос".

И народ выходит бунтовать с транспарантом "Привет пиндосским оккупантам!"

[именно его не видно в зеркале на обложке]

И порадуемся: наконец-то есть шансы, что эта антиутопия не сбудется.

Насколько не сбудется - зависит от нас.

"...начальники уверены: это не они дураки и ворье. Это страна им досталась неправильная и плохой народ. Второсортная страна и неблагодарный народ, от которого так и жди подлянки. Господа начальники не понимают, за что им такое несчастье. И наши морды их бесят.

Поэтому у господ начальников поместья в Европах, и дети их учатся за рубежом. Как русский начальник дорывается до бабла, он начинает воровать себе на спокойную жизнь подальше от немытой России, куда его случайно, по ошибке, занесло.

В ссылку, черт побери!..

Они чувствуют себя несправедливо обиженными. И ненавидят нас, простых русских. Дай начальникам волю, они бы населили страну бесправными и бессловесными чурками. В идеале – промышленными роботами. А мы тут расселись на берегу реки, да еще с такими рожами, будто имеем на это право! С нами приходится считаться.

Единственный выход – запиндосить нас.

Поэтому в немытой России – как на пиндосском заводе: шумные речи, громкие обещания… А приглядишься – надувательство. Главная задача менеджмента – нагнуть и зафиксировать народ. Создать видимость того, что к нему относятся с доверием и интересом, авось дураки поведутся, дураков у нас хватает. Потом дураков надо расставить по невысоким командным должностям – и они сами начнут пиндосить русских направо и налево. Будут внедрять нелепые ритуалы и сурово спрашивать за их исполнение.

А если кто шибко умный – его обезличат. Уравняют с остальными, чтобы никому не обидно. Издадут закон об оскорблении всякой твари чем угодно - и попробуй только пасть разинуть. Попробуй иметь свое мнение…"

https://author.today/work/198348

Читатели вспомнили фразу "Других писателей у меня для вас нет". Фраза, сразу скажу - легендарная и неподтвержденная, но очень сталинская по духу. И если она действительно прозвучала, то как отголосок интересного события.

В каноническом тексте легенды реплика Сталина выглядит еще хлестче, чем в урезанной версии: "Других писателей у меня для товарища Поликарпова нет, а другого Поликарпова мы писателям найдем".

А было так: есть товарищ Поликарпов, по должности - ответственный секретарь правления Союза Писателей СССР, а по функционалу - партийный куратор литературы, прямой назначенец ЦК КПСС. Такая фигура, что не дай бог тронуть, руки оторвут. И есть критик Тарасенков, замглавред журнала "Знамя" (де-факто он формировал журнал, собирал его, делал). Человек известный в узких литературных кругах.

В 1946 году Тарасенков целиком и полностью озверел от идиотских методов партийного руководства литературой, насаждаемых Поликарповым. Что характерно: стонали, охали, рвали на себе волосы и уходили с горя в запой буквально все, включая Твардовского и Фадеева. И ничего не делали. А Тарасенкову это надоело, он в одиночку взял - и со всей коммунистической прямотой недавнего фронтовика сковырнул нафиг Поликарпова. Чем моментально прославился на весь литературный СССР.

Хотя реально сожрал Поликарпова с подачи Тарасенкова товарищ Маленков. Пройдете по ссылке - увидите, как красиво.

Дальше кончаются факты и начинается легенда: якобы Поликарпов побежал жаловаться лично Виссарионычу, и тогда в ответ на жалобу прозвучали исторические слова.

А как оно было на самом деле, изложено в лонгриде по ссылке (Наталья Громова сделала о Тарасенкове и его эпохе целую книгу). Этот материал, включая мемуар Тарасенкова, записанный "по горячим следам" в 1946-м, дает очень четкое представление о том, как жили, чем дышали, и с каким наслаждением поедали друг друга советские писатели в самый что ни на есть разгар сталинизма.

Но и примеры взаимовыручки, честного товарищества, искренней борьбы за литературу там ведь тоже были.

Сейчас в общем та же фигня.

С чем вас и поздравляю.

https://zvezdaspb.ru/index.php?nput=1143&page=8

В 1964 году сельскохозяйственный рабочий Бродский написал стихотворение «Мой народ», также известное впоследствии как «Мой народ, не склонивший своей головы».

Автору на тот момент было всего 24 года.

Этот стих восхитил Ахматову.

А дальше вышла история, которая через тридцать лет повторится в точности.

Как это описала литературовед Ольга Глазунова: "Похоже, индивидуализм Бродского дорого стоил поэту, и первыми среди тех, кто его предавал, оказывались близкие ему люди — те, кто был рядом или разделял его убеждения".

Приведу обширную цитату из статьи Глазуновой «Нобелевская лекция Иосифа Бродского: монолог или скрытая полемика?» (Нева 12’2017)

Не поленитесь, она более чем стоит прочтения.

«В 1964 году в ссылке Бродский пишет стихотворение «Мой народ, не склонивший своей головы», о котором Анна Ахматова сказала: «Или я ничего не понимаю, или это гениально как стихи, а в смысле пути нравственного это то, о чем говорил Достоевский в „Мертвом доме“: ни тени озлобления или высокомерия, бояться которых велит Федор Михайлович».

Однако в тогдашнем окружении поэта «Народ» был воспринят как «стихи на случай», «послушное стихотворение», написанное исключительно для того, чтобы «задобрить власти», как «циничная попытка приспособиться к советским условиям».

В то время, пишет Л.Лосев, «для многих, скорее всего для большинства читателей, почитателей, приятелей Бродского, единственным объяснением неиронического, лишенного эзоповских doubleentendres произведения, посвященного „народу“, мог быть либо прямой конформизм, либо неодолимое давление обстоятельств». Насмешки и обвинения достигли цели, и Бродский не включил «Народ» в сборники своих стихотворений.

Та же самая история произошла и со стихотворением «На независимость Украины». Накануне 75-летия со дня рождения поэта в [экстремистском ресурсе] на странице Бориса Владимировского (бывший одессит, в настоящее время живет в США) появился отрывок из выступления Иосифа Бродского 30 октября 1992 года, где он читает стихотворение «На независимость Украины». Публикация произвела эффект разорвавшейся бомбы, потому что до этого вокруг стихотворения не утихали споры. Многие не верили в то, что написал его Бродский. Теперь же все встало на свои места, однако возникли и вопросы:

1) В еврейском центре в Пало-Альто в момент выступления Бродского присутствовало, по словам Владимировского, «почти тысяча слушателей». Почему же они так долго молчали? Подобное поведение по отношению к Бродскому тех, кто не мог не разделять его взгляды, вызывает недоумение. А как же права человека и право личности на свободу творчества? Неужели ими можно пренебречь, составив коллективный заговор против поэта?

2) Фонд имущественного наследия Иосифа Бродского не мог не знать о том, что впервые стихотворение «На независимость Украины» было публично прочитано Бродским в 1992 году. Однако в Интернете на странице, где проходило его обсуждение, присутствует информация: «Текст стихотворения был удален из статьи по требованию Алексея Гринбаума, представителя Фонда по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского, The Estate of Joseph Brodsky». Подобная деятельность по отношению к творчеству поэта никак не может соответствовать целям создания фонда. Ведь в результате сокрытия этой информации сведения в книгах, посвященных жизни и творчеству Бродского, оказались неверными.

3) Как эта видеозапись попала к Борису Владимировскому и в чем состояла его личная заинтересованность в ее обнародовании через 23 года после выступления Бродского? Те объяснения, которые он приводит на своей странице в [экстремистском ресурсе], выглядят крайне противоречиво и неубедительно. В одном из комментариев их даже назвали «страданиями либерала».

Похоже, индивидуализм Бродского дорого стоил поэту, и первыми среди тех, кто его предавал, оказывались близкие ему люди — те, кто был рядом или разделял его убеждения. Какими бы благими намерениями ни объяснялись запреты и требования к поэту (или к его творчеству) не выходить за рамки какой-то одной (в данном случае — либеральной) идеологии, они обрекают его на несвободу и искаженное восприятие со стороны читателей. По сути, подобные желания скорректировать чужую жизнь, вогнать ее в свои представления ничем не отличаются от позиции тоталитарного государства, направленного на подавление свободы личности и свободы творчества...»

Иосиф Бродский. Мой народ.

Мой народ, не склонивший своей головы,

Мой народ, сохранивший повадку травы:

В смертный час зажимающий зёрна в горсти,

Сохранивший способность на северном камне расти.

Мой народ, терпеливый и добрый народ,

Пьющий, песни орущий, вперёд

Устремлённый,

встающий -

огромен и прост -

Выше звёзд: в человеческий рост!

Мой народ, возвышающий лучших сынов,

Осуждающий сам проходимцев своих и лгунов,

Хоронящий в себе свои муки - и

твёрдый в бою,

Говорящий бесстрашно великую правду свою.

Мой народ, не просивший даров у небес,

Мой народ, ни минуты не мыслящий без

Созиданья, труда,

говорящий со всеми как друг,

И чего б не достиг,

без гордыни глядящий вокруг.

Мой народ! Да, я счастлив уж тем,

что твой сын!

Никогда на меня не посмотришь ты взглядом косым.

Ты заглушишь меня, если песня моя не честна.

Но услышишь её, если искренней будет она.

Не обманешь народ. Доброта -

не доверчивость.

Рот,

Говорящий неправду, ладонью закроет народ,

И такого на свете нигде не найти языка,

Чтобы мог говорящий взглянуть на народ свысока.

Путь певца - это родиной выбранный путь,

И куда не взгляни - можно только к народу свернуть,

Раствориться как капля в бессчётных людских голосах.

Затеряться листком

в неумолчных шумящих лесах.

Пусть возносит народ -

а других я не знаю судей,

Словно высохший куст, -

самомненье отдельных людей.

Лишь народ может дать высоту,

путеводную нить,

Ибо не с чем свой рост на отшибе от леса сравнить.

Припадаю к народу.

Припадаю к великой реке.

Пью великую речь,

растворяюсь в её языке.

Припадаю к реке,

бесконечно текущей вдоль глаз

Сквозь века, прямо в нас,

мимо нас, дальше нас.

Такие дела (с) Курт Воннегут

Душеполезное - повтори.

Тут пришлось кое-где в комментах уточнить кое-что про Инквизицию, Которая Всех Сожгла.

Вспомнилась старая байка.

…Кровавый палач многонационального испанского народа Торквемада уже сошел в могилу, но наводящая ужас организация, созданная им, продолжала наводить ужас. Невидимые щупальца инквизиции опутали страну. Повсюду были глаза и уши.

Пылали костры.

В 1527 году, после сорока двух дней заключения, тяжело хромая на дважды сломанную ногу, из застенков инквизиции вышел дон Иньиго Лопес.

В том же году он вышел оттуда снова, отсидев под следствием неустановленный срок.

И в том же году, после двадцати двух дней заключения, он вышел из застенков испанской инквизиции в третий раз.

В 1528-м он, для разнообразия, вышел из застенков французской инквизиции.

Справедливости ради, не только инквизиция мучила дона Иньиго. Еще в 1515-м он (вместе со своим братом Педро, капелланом) сиживал в тюрьме епископского дворца Памплоны. Однако выяснилось, что духовной власти он по данному вопросу не подсуден.

А в 1529-м приор парижской коллегии Святой Варвары, где дон Иньиго был студентом, внес в совет монахов требование высечь его. Приговор не состоялся, ибо председатель совета, выслушав обвиняемого, разрыдался.

Так и хочется спросить: а вам - слабо?..

P.S. Тяжелое ранение в обе ноги боевой офицер Лопес получил при обороне Памплоны; потом одну ногу ему заново сломали врачи.

Под следствие дон Иньиго попадал за незаконное преподавание и духовные практики (студент, ты сначала диплом получи); вдобавок, он уже написал т.н. "Духовные Упражнения", которые через двадцать лет будут одобрены Папой и изданы в виде книги, а тут доминиканцы аж целых двадцать два дня разбирались, это ересь или зашибись. Сказали, зашибись, но выпендриваться надо все-таки поменьше.

Игнатий Лойола понял их по-своему :)

13 мая могло бы исполниться 85 лет одному из самых ярких писателей ХХ века, а мы до сих пор не знаем, как его на самом деле зовут.

Фамилии американцев, импортированные из Европы, зачастую выглядят так, что боязно прочесть: вдруг дьявола вызовешь. Это решается просто: надо выяснить, как человек именует себя сам.

Одна проблема — услышать правильное звучание.

Например, Азимов долго состоял в переписке с Саймаком, потом при очных встречах звал его без затей Клиффом и знать не знал, что тот — Си́мак. А мы и сейчас не знаем. Да нам и все равно, поскольку дедушка Клиффа вывез из Богемии фамилию Шима́к, от которой, прямо скажем, мало осталось.

А Саймак звучит гордо, подобающе грандмастеру.

У самого Исаака Юдовича Азимова, рожденного в РСФСР, имелись подозрения, что он вообще Озимов, однако нынче установлено: Азимовы его семейство, без вариантов.

А у героя нашей истории папа вроде был поляк, и звали папу вроде бы Юзеф Желязны. Наверное. Вероятно. Ну, типа того.

То ли дело мама: Джозефина Флора Свит, вопросов нет.

По документам герой — Roger Zelazny.

Американского писателя-фантаста Роджера Желязны придумала то ли сама великая и непревзойденная переводчица Элеонора Гальперина, то ли она же при участии редакции журнала «Химия и Жизнь».

Точнее сказать, наши просто волевым решением назначили Роджеру «славянскую» подпись, не вполне корректную фонетически, зато исторически достоверную и политически выдержанную. В далеком 1972 году появилась русская версия крохотного рассказа «Одержимость коллекционера»: 6383 знака, если считать с пробелами, именем автора и припиской «перевод Норы Галь».

В далеком 1980-м, всего-то через шестнадцать лет после выхода на языке оригинала, «Химия и Жизнь» этот рассказ опубликовал.

В далеком 1985-м состоялось второе явление героя советскому читателю, на сей раз в сборнике фантастики «Лалангамена»: опять короткая форма, опять текст почти двадцатилетней выдержки («Ключи к декабрю»), опять фамилия Желязны.

Рассказ поэтичный, сентиментальный и горький.

«Ключи к декабрю» это ключи к самому Роджеру, его Главному Вопросу и Главному Сюжету. Вопрос — где та грань, когда сверхчеловеческие возможности сделают вас надчеловечным, и способны ли вы заметить, как надчеловечность переходит в бесчеловечность? А сюжет, по Борхесу, «самоубийство Бога». Иногда с элементами «обороны города» и «возвращения домой», но центральная линия всегда одна и та же.

Как правило, у Роджера хорошие боги низвергают плохих, не щадя своей жизни; а то из собственной груди рвут окаменевшее сердце — и в награду возрождаются людьми.

Или остаются людьми.

Если повезет, конечно...

В начале 90-х Роджер обрушится на русскоязычного человека всерьез — по иронии судьбы, так же мощно и убедительно, как в конце 60-х на англоязычного. И все-таки за рубежом нашего героя видели в развитии. Пусть короткое время, у публики был шанс привыкнуть к мысли, что в фантастику вломился тот еще затейник и по совместительству большой мастер слова. Там могли прочесть «индийскую» и «египетскую» книгу с паузой в два года. Увидеть «греческий» роман сначала в формате повести. И уж хотя бы Амберский цикл точно получали, слава богам, порционно.

Формально, если смотреть по датам выхода текстов, все развитие Роджера от «хорошо начинающего» до состояния признанной звезды укладывается в какие-то пять лет.

Уму непостижимо, так не бывает. Если считать по работе — семь. В 1965-м вышла повесть «...и зовите меня Конрад», за год переписанная в знаковый роман «Этот бессмертный». Дальше идут сумасшедшие «Князь Света» и «Порождения Света и Тьмы», а уже в 1970-м выходит первый роман будущего Амберского десятикнижия, коему предначертана народная любовь на грани легкой истерии.

А на нас это счастье рухнет сразу все целиком.

На голову неподготовленного читателя посыплется из издательских закромов целый ворох желязных фантастов, — и совершенно разных. Да чего там, вообще непохожих.

Поэтому у каждого любителя фантастики на постсоветском пространстве Роджер — свой. Индивидуального разлива.

Кто с чего начал, кто чем это закусил, и что оказалось ближе, какой Роджер «настоящий», а какой так себе — бездна вариантов.

Стартовых позиций было три.

Раз. Простенькая, откровенно из 60-х, зато крепенькая постапокалиптическая повесть Роджера Желязны «Дорога проклятий». Помните, наверное, там такой натуральный анархист Черт Таннер, по сравнению с которым Змей Плисскен кажется почти дисциплинированным, а Безумный Макс Рокатански просто дуся и образцовый джентльмен.

Два. Нам не надо ЛСД, своей фантазии хватает: Роджер Зилазни, «Князь Света» и «Порождения Света и Тьмы». Вслед за «Этот бессмертный» — романы программные, культовые и попутно дающие основание звать их автора «одним из самых культурно оснащенных американских фантастов». Древнеиндийский и древнеегипетский материал, сильнейшая нагруженность текста культурными аллюзиями... Хрясь! Бац! Бабах! Кровь рекой, кишки по стенам, боевые сцены, каких мы раньше представить не могли! — и восхитительная поэтичность изложения. Нам сделали красиво. И представьте себе, это НФ, научнее просто некуда.

И наконец - три. Хмурая до брутальности фэнтези в ассортименте — Амбер, Хроники Эмбера, Хроники Амбера, Хроники Янтаря, Хроники Янтарного Королевства... Производства Желязны, Зилазни и даже иногда Зелазни. Не так сурово, как Беггинсы, Сумкинсы и Торбинсы от Толкиных и Толкиенов, но тоже мало не покажется. И тиражи не менее убедительные.

Надо, кстати, отметить, что масштаб и успех нашествия хоббитов на Русь принято сейчас задним числом считать за эдаких татаро-монгол, после которых у всех ноги мохнатые, — а напрасно. В реальности 90-х принц Корвин, он же землянин Карл Кори, стал для десятков, если не сотен тысяч наших читателей первым фэнтезийным героем, а «Девять принцев Амбера» — первым фэнтезийным романом, с которым те познакомились в принципе.

Что интересно, помимо вечных Главного Вопроса и Главного Сюжета именно в фэнтезийный Амберский цикл упаковано типичное научно-фантастическое допущение — веер параллельных миров. И строго говоря, признанная «классика жанра фэнтези» не совсем то, чем кажется.

Как и все, что наш герой написал.

По-другому ему было бы просто скучно.

«Я твердо уверен, что мог бы написать один и тот же рассказ дюжиной разных способов: как комедию, как трагедию, как нечто среднее между ними; с точки зрения второстепенного персонажа, в первом лице, в третьем лице, в различном времени и так далее. Но я также уверен, что для настоящих фантастических романов существует лишь один предпочтительный способ воплощения. Я чувствую, что материал может диктовать форму. Точное следование этому представляет для меня наиболее трудную и стоящую часть процесса написания истории. Это находится вне всяких навыков, в области эстетики».

Так говорил Роджер.

Сегодня в русской переводческой традиции жестко зафиксированы фамилия Желязны и слово «Амбер». Для справки: американцы зовут янтарь «эмбэ», англичане произносят почти что «амба».

В общем, не хроники Амбы у нас, и на том спасибо.

Есть распространенное мнение, будто автор относился к фэнтези-циклу свысока, без души и особой любви, как к коммерческой поделке. Наверное, так проще думать, сравнивая Амбер с откровенно и очевидно высокоинтеллектуальными работами предыдущих лет. Ведь даже самые преданные фанаты отделяют «Пятикнижие Корвина» от позднейших текстов: там было хорошо, а дальше — послабее... Но писателю, извините, виднее, кого он любит. Известны свидетельства Джорджа Мартина и Нила Геймана (последний прямо цитировал разговор с Роджером): тот был категорически против самой идеи, чтобы про Амбер писал кто-либо кроме него.

Так говорят, когда относятся к своему «миру» предельно серьезно. И автор не забросил цикл, даже когда узнал, что тяжело и скорее всего смертельно болен.

Пятьдесят восемь — иные только в силу входят, а этого не стало... Но приятно сознавать, что Роджер никогда не был непризнанным гением, да и фазу «начинающего» пролетел со свистом. Он стал успешным профессионалом, для которого в порядке вещей без малейшей рефлексии переписать удачную повесть в еще более удачный роман, потому что хорошие вещи можно сделать лучше и продать дороже. Он с большой охотой принимал участие в межавторских проектах, работал в соавторстве, щедро раздаривал коллегам идеи. И хотя поселился у черта на куличках (Нью-Мексико это покруче даже штата Мэн), был плотно вписан в фантастическую тусовку, обласкан ею, многократно награжден, его все знали, и Роджер всех знал.

Он из плеяды, прозванной «новой волной» — хотя ничего нового в ней по сути не было, скорее наоборот: Дик, Дилэни, Силверберг, Эллисон и Роджер выпихнули «научную фантастику» из ниши чтива для технофриков и ботанов обратно в мейнстрим. Сделали ее опять литературой.

Обратите внимание, как описал стиль нашего героя Брайан Олдисс: «...за всеми новшествами стиля, его работа ознаменовала возвращение к докэмпбелловскому методу повествования. Это была неаналитическая, берроузианская художественная проза».

Именно так. От вымученного — назад к естественному, от формул — к живому слову, и не в ущерб научности.

Кстати, едва ли не все коллеги и друзья, упоминая Роджера, говорили о нем в первую очередь как о редком мастере слова.

«Единственный современный писатель с более своеобразным подходом к английскому языку это Набоков» (Харлан Эллисон, 1967 г.) — неплохо, а?

Джордж Мартин: «Он был поэтом от начала и до конца, всегда. Его слова пели».

Лучше и не скажешь.

Но... Все-таки, а как его звали, нашего Роджера?

Напомним: с американскими фамилиями разобраться просто. Главное — услышать, как правильно. Надо было спросить у Шекли, но кто же знал тринадцать лет назад, что это понадобится сегодня... А можно позвонить литературному агенту, издававшему друзей и коллег нашего героя.

— Американцы зовут его Зе́лязни, — сказал Александр Корженевский.

— ?!..

— Зе́лязни. А Желязны — это «Химия и Жизнь» нахимичила. Там была первая советская публикация, очень давно, чуть ли не в семидесятых, крошечный рассказик... И от них дальше пошло.

Зе́лязни, my ass.

Может, оставим его Желязны для русских? У Норы Галь был отменный слух, она бы плохого не посоветовала. Крепко, сильно, с железным лязгом — Желязны!

С Саймаком ведь хорошо получилось.

Неспроста Азимов думал, что его именно Саймаком зовут. Понимал, значит.

Наш человек.

(c) Олег Дивов, первая публикация - 2017