Водка — главный русский бренд. Вместе с медведем, самоваром и perestroika. Кажется, водка была всегда, со времен скифов и азиатов, — однако все не так линейно, и водке в России меньше 500 лет.
Руси есть веселие пити?
Пили на Руси с удовольствием. Некоторое дозволенное пьянство в Древней Руси было освящено традициями — тяжелый труд крестьянина или государева воина требовал разгульного отдохновения, пусть и довольно редкого. Никакой водки тогда, впрочем, не было — пили квас и пиво самых разных рецептур. Квас был крепким и очень даже алкогольным, а рецептов были десятки — от фруктовых и медовых до травяных, свекольных и молочных. Долгое время на Руси словом «квасник» обозначали пьяницу.
Русские рекордов по бочке спирта на душу населения тогда не били: слабоалкогольное пили все. Римские рабы получали по тридцать литров паршивого вина в месяц, египтяне вносили пиво в смету при строительстве пирамид в графе «паек для рабочих», а в Средние века знаменитый церковный реформатор, отец протестантизма Мартин Лютер со вздохом признавал: «К прискорбию, вся Германия зачумлена пьянством».
Славянские любители различных медовух на этом фоне ничем особенным не выделялись. Разве что неплохим демократическим обычаем пить князю за одним столом с дружинниками, крестьянами и случайными гостями — на такой древнерусской «тусовке» решалось много важных вопросов. Случались суды, можно было наябедничать о бедах и притеснениях лично князю — прямая линия, в общем. Скорее всего, именно это имел в виду хитрый политик Владимир Святой, когда выбирал стране новую религию и эпохально ляпнул про «Руси есть веселие пити». То есть князь говорил не о том, что русскому человеку необходимо для гармонии всасывать по пол-литра водки ежевечерне. А о том, что традиционное веселье на пиру имеет большой внутриполитический смысл и лишать подданных столь важного социального лифта он не намерен.
Бармен, налей!
Самым популярным городским местом была корчма. Там варились пиво и мед, продавались полезные мелочи вроде веревок и крупы вразвес, можно было снять комнату для ночевки и узнать последние городские сплетни. Хостел-бар, в общем. Каста корчмарей была в русском средневековом городе успешной и влиятельной. И этот малый бизнес стоял русским государям поперек горла. Русь тихонько топала по европейскому пути вольных городов — что для собирателей земель русских было явлением вопиющим. Множество свободных торговцев, требующих отчета по налоговым сборам, совершенная их неготовность «сдавать валюту» для великих военных княжеских побед, вечевое самоуправление. Корчма с ее демократическими пересудами в легком фривольном подпитии выглядела разлагающе.
Очаг вольнодумства убивали поэтапно: отменили вечевые собрания (на фоне набегов, усобиц и пожаров это прошло незаметно), ограничили личное производство хмельного праздничными днями и, наконец, полностью взяли алкогольную историю под госконтроль. Так на свет явился кабак — официальное государственное место для пропоя зарплаты и перенаправления ее, таким образом, обратно в казну.
Кабак государев
В XVI веке в России появилась водка, пришедшая, как и многое другое, из Священной Римской империи: считается, что первый перегонный аппарат явился на свет там примерно в 1100 году. Через 400 лет мода на «воду жизни» дошла до Руси и была весьма кстати — в отличие от меда, кваса и пива, водка не портилась. Коммерческий успех продукта был предрешен. Кабацкая, строго подотчетная государству торговля водкой быстро стала одной из крупнейших статей дохода. «Корчмы вынимати у всяких людей и чтоб, опричь государевых кабаков, никто питье на продажу не держал», — требовал приказ царя Михаила Романова.
Все в кабаке было казенным — ведра с орлиным клеймом, бочки, черпаки и ушаты. Вечно воюющее наше государство преследовало две несовместимые идеи — пустить в казну золотой ручей кабацких денег и велеть при этом крестьянам не слишком упиваться. Поэтому следующие несколько сот лет царевы кабаки переживали постоянные истории с географией — то их активно насаждали в каждом уезде, то ограничивали деятельность полсотней указов, требуя тем не менее приносить регулярный плановый доход. В кабак можно было официально заложить штаны, рубаху и любой инвентарь. Иногда крестьяне писали челобитную примерно с таким текстом: «Дорогой царь-батюшка, мы хотели бы зашиться. Ваше предприятие сожрало наши сберкнижки и кредит на соху. Пожалуйста, снесите кабак из нашей деревни к чертовой бабушке, а мы за такую милость будем платить повышенный налог».
Сухой закон
На рубеже XX века государственные метания по поводу замечательной, но аморальной статьи бюджетного дохода устаканились под суровой рукой министра Сергея Витте, отца Транссибирской магистрали. Кабаки его волей ушли в прошлое, их сменили винные лавки, где в чарочки не наливали, продавали фабрично закупоренные «четверти», «сороковки» (сороковая часть ведра, триста граммов) и «мерзавчики». Заводы были переоборудованы на полноценную спиртовую очистку. Как водится, на все плюсы находились минусы — качество алкоголя в запечатанной бутылке было, конечно, гарантированным, безобразие заклада портков и картуза были пресечено, но из закрытых дверей кабака свинское пьянство вырвалось на улицы. Городские вытрезвители переполнились, многочисленные ошарашенные «Вестники трезвости» писали ужасные репортажи о травмах, болезнях и общем оскотинивании народа. Зато цивильная лавка выглядела много приличнее упитого кабака, а в бюджет шел надежный доход — больше 25% поступлений были «водочными».
К началу Первой мировой стало ясно, что с «веселием пити» на Руси что-то пошло не так. Виноваты были, конечно, не только цари и министры — общий плачевный уровень образования и задержавшееся крепостное право не способствовали безалкогольному просветлению. Умывшись кровью в «маленькой победоносной войне» с Японией, вся верхушка поняла, что пьяный народ — не воитель. И вступление в мировую войну ознаменовалось русским сухим законом. Спиртное разрешалось продавать только в первоклассных ресторанах, регулярная торговля водкой была запрещена, в некоторых губерниях под запрет попал весь алкоголь, включая вино и пиво.
Внутриполитические результаты были магическими. Сократилось число сельских пожаров, вполовину упали показатели преступности, народ скопил в сберегательных кассах почти в 30 раз больше, чем в предыдущий «пьяный» год. «Самое лучшее влияние на производительность рабочих, их поведение и сокращение прогульного времени», — восхищались промышленники. Народ, конечно, втихую гнал самогон, помирал в муках от фальсификатов и пробовал на вкус спиртовые аптечные настойки, а в революционные годы и вовсе бодро перешел на кокаин. Тем не менее первые результаты впечатляли.
Советское — значит отличное
После революции трезвая идея прожила еще какое-то время, пока Иосифу Виссарионовичу не понадобились деньги на скоростную индустриализацию. «Есть люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках. Это — грубейшая ошибка, товарищи», — веско сообщил товарищ Сталин в 1925 году, и родная схема пополнения бюджета вновь заработала на полную катушку. Снова государство лавировало между надежным водочным бюджетом и попытками остановить алкогольную бездну в отдельно взятом работнике.
Мечта выглядела примерно так: получает советский гражданин зарплату, отделяет от нее аккуратно процентов 20 и чинно приобретает по выходным казенные напитки. Нарком пищевой промышленности Анастас Микоян к этому времени уже разнообразил советское алкогольное меню коньяком, «Советским шампанским» и 69 сортами ликеров. На деле выходило как обычно — усталый, беспросветно нищий и тщательно запуганный народ топил свои беды в бутылке родной дешевой водочки. Шампанское все так же пила богема.
К концу советского периода статистика была пугающей, по алкоголизации населения мы опережали загнивающий Запад в разы. Решительный Михаил Горбачев, не меньше Сталина свято веривший в силу государственных запретов, бодро ввел новый сухой закон. История сделала круг — начало и конец XX века знаменовались алкогольными запретами и следовавшими за ними социальными потрясениями. Водка сильно подорожала, продавали ее с двух часов дня, только тем, кто старше 21 года, и в ограниченном ряде магазинов, по ТВ и в прессе шла громкая трезвенная кампания. Люди откликнулись непосредственно и креативно: «На недельку, до второго, закопаем Горбачева. Откопаем Брежнева — будем пить по-прежнему!».
Эпилог
Как и многократно до этого в России и других странах-экспериментаторах, путь сухого закона был стандартным — эйфория в СМИ от явных плюсов: меньше преступности, смертей и травматизма, минимум легально потребляемого спиртного. На реверсе же находилось все остальное — массовое питье одеколона и всего, содержащего хоть намек на алкоголь, дефицит бюджета, рост бытовой токсикомании и самогон как валюта.
Громкая «трезвость» стала некрасивой политической картой, черной меткой умирающего политического режима.
А стакан в руке на долгие годы стал стильным символом протеста.
