Великая Отечественная война + Чтобы помнили

Ибрагим-Паша Садыков родился 12 января 1924 года в селе Рутул Рутульского района. На фронт юный дагестанец отправился добровольцем в 1941 году. Сначала его отправили в Туапсе, а оттуда в учебную часть в Армавир, где он в течение месяца обучился на автоматчика. По окончании курсов его направили в Ростов-на-Дону.

В январе 1942 года Ибрагим-Паша Садыков принял активное участие в битвах под Сталинградом. Он вспоминает, что мороз тогда был под – 43 Co. Хлеб и другие продукты питания употреблялись в обледенелом виде.

В то время немецкие самолеты наносили авиаудары по позициям советских войск довольно часто. В одной из таких бомбардировок Ибрагим-Паша Султанович получил осколочное ранение ноги. Этот осколок до сих пор находится в правой ноге ветерана.

После лечения в госпитале он был переброшен в Севастополь и в составе стрелковой дивизии принимал участие в проходивших там боевых действиях. Вместе с сослуживцами атаковал на десантных катерах вражеские позиции в Керчи. В боях за этот город Ибрагим-Паша получил второе ранение – на этот раз в руку.

После того как ветеран какое-то время пролежал в госпитале Армавира, в сентябре 1943 года ему дали третью группу инвалидности и отпуск, во время которого он приехал в родной Рутул.

Долг зовет
Долго задерживаться здесь Ибрагим-Паша не стал. Он вновь попросился на фронт и попал в 124-й стрелковый полк, базировавшийся в городе Гори. Затем его направили в танковую часть в Тулу. Оттуда в составе танкового десанта автоматчиков он был переброшен на Курскую дугу.

После боев под Курском Ибрагим-Паша Садыков принял участие в освобождении Киева и Львова и Западной Украины.

Далее в военной биографии ветерана значатся бои за освобождение Варшавы, в апреле 1945 года он был уже задействован в боевых операциях на территории Германии. Во время одной из наступательных атак младший сержант, командир отделения автоматчиков 48-го гвардейского танкового полка Ибрагим-Паша Садыков командовал десантниками. Когда охраняемый ими танк был подбит, он, несмотря на численное превосходство противника, повел в бой своих автоматчиков. Атака немцев была отбита, враг потерял около 18 солдат.

Кроме того, дагестанец предпринял нападение на траншею немцев и лично уничтожил пулеметную точку, в рукопашной схватке расправился с несколькими вражескими солдатами и офицером. В этой схватке он получил тяжелые ранения и после лечился в госпитале Варшавы. О победе Ибрагим-Паша узнал, находясь в Новосибирске.

Почет и уважение
За мужество и героизм, проявленные на фронтах войны, Ибрагим-Паша Садыков награжден орденами Славы II и III степени, и «Отечественной войны» I степени, медалями «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией», медалью Жукова и другими.

В конце прошлого года на проспекте Имама Шамиля в Махачкале появился баннер в честь Ибрагим-Паши Садыкова, на котором он запечатлен вместе с Президентом России Владимиром Путиным.

Напомним, в 2015 году всех ветеранов пригласили в Москву на Парад Победы в честь 70-й годовщины со дня окончания Великой Отечественной войны.

«После Парада Победы ветеранов пригласили в Георгиевский зал Кремля, – вспоминает Ибрагим-Паша Султанович. – Среди них я один оказался сержантом, остальные имели звания не ниже полковника. Когда в зале появился глава государства, его окружили офицеры, и мне уже было к нему не подступиться. Тогда я громко отдал команду: «Дорогу танковому полку!» Все дружно расступились и освободили для меня проход к Владимиру Путину. Помнится, Владимир Владимирович улыбнулся и крепко пожал мне руку», – рассказал ветеран войны.

Несмотря на свои 94 года, Ибрагим-Паша Султанович Садыков не испытывает серьезных проблем со здоровьем. «Раньше у меня здоровье было как у трехлетнего бычка, а сейчас как у двухлетнего. Уменьшилось ровно на один балл», – сказал он мне в шутливой форме.

Нетленные записи сохранили родственники или случайно нашли незнакомые люди спустя много лет

Боря Капранов, 16 лет: «Выживу ли я в этом аду?»

До войны жил в Колпино вместе с матерью, отцом, двумя братьями и дедушкой. В сентябре 1941-го семья эвакуировалась в Ленинград. Боря, выпускник восьмого класса, служил в противопожарном полку, недолго проучился в военно-морском училище. В марте 1942-го братья Бори (Леня и Валя) с матерью покинули Ленинград. Дедушка умер от голода в январе, отец, воевавший в Колпино в МПВО, – в госпитале в марте. Сам Борис, не дождавшись эвакуации, ушел с группой комсомольцев в феврале 1942-го по Дороге жизни и погиб.

Борис погиб на Дороге жизни, пытаясь выбраться из Ленинграда. Фото: Детская книга войны. Дневники 1941-1945

20 ноября 1941-го: Чем ты был, Ленинград? На улицах веселье и радость. Мало кто шел с печальным лицом. Все, что хочешь, можно было достать. Вывески «горячие котлеты», «пирожки, квас, фрукты», «кондитерские изделия» – заходи и бери, только и дело было в деньгах. Прямо не улица, а малина. И чем ты стал, Ленинград? По улицам ходят люди печальные, раздраженные. Едва волочат ноги. Худые. Посмотришь на разрушенные дома, на выбитые стекла – и сердце разрывается. Прочитаешь вывеску и думаешь: «Это было, а увидим ли опять такую жизнь?». Ленинград был городом веселья и радости, а стал городом печали и горя. Раньше каждый хотел в Ленинград – не прописывали. Теперь каждый хочет из Ленинграда – не пускают.

13 декабря: Проснулся в 6-м часу и больше уже не мог заснуть. Почти все не спали. Начали рассказывать свои сны. И, оказалось, что все были схожие, так как все видели во сне хлеб или другую пищу. <…> Теперь мы едва переставляем ноги. <…> Все мы ходим, как привидения.

15 декабря: Люди пухнут и умирают. Но голодают не все. У продавщиц хлеба всегда остается килограмма два-три в день, и они здорово наживаются. Накупили всего и денег накопили тысячи. Объедаются и военные чины, милиция, работники военкоматов и другие, которые могут взять в специальных магазинах все, что надо. И едят они так, как мы ели до войны. Хорошо живут повара, зав. столовыми, официанты. <…> Половина в Ленинграде голодает, а половина объедается.

1 января 1942-го: Сегодня наступил новый год. Что он нам несет – тайна, покрытая мраком. <…> В столовой ничего, кроме жидкого плохого супа из дуранды, нет. А этот суп хуже воды, но голод не тетка, и мы тратим талоны на такую бурду. В комнате только и слышно, что об еде. Люди все жалуются и плачут. Что-то с нами будет? Выживу ли я в этом аду?

Лера Игошева, 14 лет: «Ели, редко глядя друг другу в глаза»

Осталась в блокадном городе с мамой и папой. Отец погиб голодной смертью. Лера вместе с мамой выбралась из Ленинграда в 1942 году по Дороге жизни.

В дневнике Лера пишет слова «Мама» и «Папа» только с большой буквы. Фото: Детская книга войны. Дневники 1941-1945

15 октября 1941-го: Вот уже много дней, как я думаю о Фимке. Думаю, когда ложусь спать. Лежа с закрытыми глазами, я представляю его себе, вижу снова школу, вспоминаю различные случаи. Глупая, какая я глупая. Я думаю, где он сейчас, что с ним? Мне он уже несколько раз приснился, и все в таких снах, что в действительности ничего такого не может быть...

29 ноября: Я буквально влюбилась в свою Маму. <…> Она представилась мне совсем в другом свете, чем-то вроде идеала – она и красива, и женственна, и так работоспособна. Дома она приберет все, помоет, как простая хозяйка, а потом оденется лучше и идет на работу, как прекрасная дама. <…> Совсем иное отношение у меня к Папе. <…> Невольно о Папе складывается неприятное впечатление эгоиста. Да, он очень большой эгоист во всем. Он отказывается от дежурства, хочет все как-то получше, от меня же требует беспрекословного повиновения и, в то же время, любви и простоты.

29 ноября: Голод – одно из страшных физических страданий. Как и другие физические страдания, его нельзя передать полностью на словах или в письме: его надо испытать. Это страшное чувство: хочется есть. Хочется есть что-нибудь – хлеб, картошку, дуранду, мясо, сахар, шоколад – лишь бы есть, лишь бы побольше. Остальные чувства и мысли притупляются, думаешь о еде, о прошлой еде, о будущих счастливых временах. В будущем ставишь себе первую проблему насытиться.

29 ноября: Папа принес кошку – да, живую кошку принес в портфеле домой. Раньше у него был разговор, обычно полушутливый, что, возможно, придется есть кошек, но дальше шутки не шло. Я обмерла. Папа сказал, что очень хочет есть, а потому принес для себя, и чтоб я не волновалась. Я не могла выдержать непреодолимое чувство отвращения, гадливость наполняла меня, я расплакалась и уехала к Маме. Вернулись мы вдвоем. Понемногу я успокоилась. Действительно, ведь все это лишь предрассудки. <…> Папа его освежевал – мясо я видела, вполне приличное и красивое, и мы... съели кошку. Это было вкусно, совсем без привкуса, жирно, питательно, но ели мы, скрывая от других, ели, редко глядя друг другу в глаза.

28 февраля 1942-го: Сегодня мне исполнилось 15 лет. <…> 18-го умер Папа. О, как просто все это случилось. Болела Мама, Папа жил на Почтамте, был в стационаре и немножко подправился, потом вдруг заболел поносом, ничего не ел, стал чахнуть и... около часа дня 18-го умер там же, на Почтамте. Я провела у него предпоследнюю ночь, Мамочка – последнюю. <…> 22-го мы его похоронили. Правда, без гробика, но мы себя так плохо с Мамочкой чувствовали, а ведь так трудно, помощи никакой. Милый Папочка, прости, что мы тебя зашили в одеяло и так похоронили.

Миша Тихомиров, 15 лет: «Весеннее – недоступно»

Жил в Ленинграде с сестрой Ниной, которая была младше его на год, и родителями. Мать и отец работали школьными учителями. Миша собирал в блокадном городе микроскоп и вел дневник с 8 декабря 1941-го по 17 мая 1942, не пропустив ни одного дня. Вел до самой своей смерти: 18 мая он погиб от снаряда, который упал на трамвайную остановку.

Записи брата сохранила его младшая сестра Нина. Миша назвал ее Нинель. Фото: Детская книга войны. Дневники 1941-1945

10 декабря 1941-го: Клея по городу нет. При случае запасем еще. Пока он идет у нас замечательно с разными острыми приправами.

21 декабря: День рождения прошел вчера великолепно. Я получил замечательный коллективный подарок: альбом для рисования и великолепно изданную книгу «Античное и новое искусство» с замечательными репродукциями творений великих мастеров. Потом начался обед, состоявший из двух тарелок густого супа с капустой, каши из разваренных бобов сои с лапшой (кажется, никогда не ел такой вкусной!), кофе. К кофе было выдано по кусочку вареной почки, тресковых консервов, хлеба, меда. Из всего этого каждый состряпал десяток миниатюрных бутербродов и с наслаждением, медленно, съел. Кроме того, ко сну мама выдала по нескольку конфет. Организм почувствовал сытость!

9 января 1942-го: Сняты кони барона Клодта с моста через Фонтанку, рядом рассажен сверху донизу бомбой дом. Люди по городу ходят как тени, большинство еле волочит ноги; на «больших дорогах» к кладбищам масса гробов и трупов без гробов, трупы, просто лежащие на улицах, – не редкость. Они обычно без шапок и обуви... Трудно будет выдержать этот месяц, но надо крепиться и надеяться.

3 февраля: Имеются слухи о людоедстве: случаи нападения на женщин и детей, еда трупов. Слухи из разных источников, поэтому, я полагаю, это можно принять как факт.

1 марта: Вечером мама получила мясо (это последняя февральская выдача); поели его сырым, с маленькими кусочками хлеба – замечательно вкусно, чувствуешь себя волком.

21 марта: В последнее время участились обстрелы города, бьют по разным районам. Жители же совсем спокойны: то ли привычка, то ли перенесли неизмеримо больше.

20 апреля: Влияет, конечно, на настроение прекрасная погода, грачи, ломающие для своих гнезд ветки с деревьев у церкви, бабочка (кажется, траурница – большая и черная) – первая! – пролетевшая сейчас по улице. На первый взгляд все это весеннее, веселое, но война и блокада – два слова, объясняющие все. Весеннее – недоступно.

17 мая: Поминутно вспоминается былое, которое повторялось бы и сейчас, не будь проклятой войны. И понятно: трава уже большая, скоро будут листья (на кустиках уже есть), а погода!.. <…> Опять хочется удрать подальше из героического постылого и надоевшего Ленинграда.

Таня Вассоевич, 13 лет: «Как, оказывается, все просто»

Осталась в кольце блокады с мамой и старшим братом, 15-летним Володей. Отец, когда началась война, был в геологической экспедиции. И брат, и мама Тани умерли от истощения. Похороны девочка организовала сама. В своем дневнике она нарисовала план Лютеранского кладбища, где их похоронила. Страницы с картой склеены, а информация о датах смерти и похорон записана шифром.

Маленькие ленинградцы иллюстрировали страшные записи о войне картинками. Фото: Военный дневник Тани Вассоевич. 22 Июня 1941 – 1 Июня 1945

Таня с братом и родителями. Фото: Военный дневник Тани Вассоевич. 22 Июня 1941 – 1 Июня 1945

22 июня 1941-го: В 12 часов дня объявили, что началась война. По радио выступал т. Молотов с речью. Мама плакала. Я улыбалась.

27 марта 1942-го: 23 января 1942-го в шесть часов 28 минут вечера умер Вова. Похоронили 29 января. 17 февраля в 11 часов 45 минут умерла мамуля. Похоронили 24 февраля. 27 февраля я была у мамы на могилке. <…> Страницы склеены, чтоб никто не видел самого сокровенного. На похоронах были тетя Люся, Гросс-мама, я и Толя Таквелин – Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал, это растрогало меня больше всего. <…> Маму хоронили я и Люся. Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у 2-ой линии за хлеб. <…> Мама на похороны Вовы не ходила: у нее уже не было сил. <…>

Мороз. Яркое солнце. Я иду в детскую больницу на 3-й линии. Взять свидетельство о смерти. Я в Вовиной шубе. <…> Гл. врач находит картотеку Владимира Вассоевича и крупными буквами поперек выводит «УМЕР». <…>

Люся везет гроб (Вовин. – Прим. ред.). <…> Рядом везут Иркиного отца. <…> Два голубые гроба. Люди спрашивают, где заказали такие хорошие. Первый раз в жизни я на кладбище. Яма. Как, оказывается, все просто.

7 ноября: Узнала, что Сережа умер. Я так его любила и люблю. Это ужасно. Умер родной брат Вова и двоюродный Сережа. Больше никого нет

Прежде радостной записи о Победе в дневнике Тани появилась карта кладбища с могилами брата и мамы. Фото: Военный дневник Тани Вассоевич. 22 Июня 1941 – 1 Июня 1945

9 мая 1945-го: Вот день, которого миллионы людей ждали почти четыре года. А ждала ли я его? Да, я повторяла за всеми: «Скорей бы кончилась война!». Конечно, я хотела, чтобы она кончилась, но было что-то другое. Может, я немного боялась этого дня; я считала, что встретить его я должна как-то серьезно, что к этому времени должно что-нибудь произойти. <…> У меня не было радостного веселья, у меня была какая-то строгая радость. Я танцевала и пела, но мне, пожалуй, больше хотелось сказать людям что-нибудь такое, чтобы они стали бы сразу смелыми, честными, добросовестными и трудолюбивыми.

Источник: https://www.spb.kp.ru/daily/26990/4051008/

Юра Рябинкин родился в Ленинграде 2 сентября 1925 года. Записывать все, что с ним происходит, он начал в первый же день войны – 22 июня 1941 года. Сына и его младшую сестру Иру мать воспитывала одна: отец ушел из семьи в 1933 году, женился повторно и уехал в Карелию. Мама Юры, Антонина Михайловна Рябинкина, была интеллигентной, начитанной женщиной, в 1941 году работала заведующей библиотечным фондом.

Когда началась война, Рябинкины решили остаться в Ленинграде. Это решение, как и для многих семей, стало для них фатальным. Осенью 1941 года Антонина посоветовала сыну поступить в военно-морскую спецшколу, чтобы в дальнейшем у него было больше шансов эвакуироваться, но Юра не прошел медкомиссию: у мальчика было плохое зрение и плеврит.

25 сентября 1941 года Юра сделал в дневнике следующую запись:

«Сегодня я окончательно решил, что мне делать. В спецшколу не иду. Получаю паспорт. Остаюсь в школьной команде. Прошу маму эвакуироваться, чтобы иметь возможность учиться. Пока езжу на окопы. Через год меня берут в армию. Убьют не убьют. После войны иду в кораблестроительный институт или на исторический факультет. Попутно буду зарабатывать на физической работе сколько могу. Итак, долой политику колебаний! (...)

Мое решение – сильный удар для меня, но оно спасет и от другого, еще более сильного удара. А если смерть, увечье – то все равно. Но это-то именно и будет, наверное, мне. Если увечье – покончу с собой, а смерть – двум им не бывать. Хорошо, очень хорошо, что у мамы еще есть Ира».

Фото из «Блокадной книги» А. Адамовича и Д. Гранина.

Как и в других блокадных дневниках, характер записей Юры постепенно меняется, и изменения эти, хоть и постепенны, но жутки: от первых переживаний войны и размышлений о планах на дальнейшую жизнь – к полному отчаянию и единственному желанию – поесть досыта.

«Сегодня придет мама, отнимет у меня хлебную Ирину карточку – ну ладно, пожертвую ее для Иры, пусть хоть она останется жива из всей этой адской (неразборчиво), а я уж как-нибудь… Лишь бы вырваться отсюда… Лишь бы вырваться… Какой я эгоист! Я очерствел, я… Кем я стал! Разве я похож на того, каким был 3 месяца назад?..», – писал Юра 28 ноября 1941 года.

8 января 1942 года Антонина Рябинкина с дочерью отправились в эвакуацию. Юре пришлось остаться: от голода и слабости он уже не мог ходить. Антонина и Ирина прибыли в Вологду 26 января, в тот же день мать Юры умерла прямо на вокзале от истощения. Ирину отправили в детприемник, позднее – в детский дом в деревне Никитская, откуда после победы ее забрала тетя. Судьба Юры так и осталась неизвестной.

Последняя запись в его дневнике появилась 6 января 1942 года – за два дня до отъезда матери и сестры:

«Я совсем почти не могу ни ходить, ни работать. Почти полное отсутствие сил. Мама еле тоже ходит – я уж себе даже представить этого не могу, как она ходит. Теперь она часто меня бьет, ругает, кричит, с ней происходят бурные нервные припадки, она не может вынести моего никудышного вида – вида слабого от недостатка сил, голодающего, измученного человека, который еле передвигается с места на место, мешает и «притворяется» больным и бессильным. Но я ведь не симулирую свое бессилие. Нет! Это не притворство, силы… из меня уходят, уходят, плывут… А время тянется, тянется, и длинно, долго!.. О господи, что со мной происходит? И сейчас я, я, я…».

На этом дневник обрывается.

Юра Рябинкин, боролся не только с блокадными обстоятельствами, пришедшимися на долю всех, он боролся ещё и с самим собой, со своей совестью, вынужденный делить крохи хлеба с самыми близкими, и честно записывал эти трагические переживания в свою синюю тетрадку в матерчатой обложке.

Младшая  сестра Юры (моложе на 8 лет) Ира была разыскана ещё в прошлом веке Даниилом Граниным и Алесем Адамовичем, напечатавшими отрывки из дневника её брата в своей «Блокадной книге»; удалось поговорить с ней и нам, уже в 2015 году. Ирина Ивановна, 45 лет проработавшая учительницей русского и литературы в школе, помнит, как мама – с уже замутнённым дистрофией сознанием – упаковывает чемодан: Рябинкиным наконец дали возможность эвакуироваться. Но Юре не суждено было уехать из Ленинграда, он остался дома.

Ирина Ивановна помнит, каким видела брата в последний миг: опирающегося на палочку, прислонившегося к сундуку, уже бессильного идти... «Юрка, там Юрка остался!» – всю дорогу надрывается мать.

Ирина Ивановна хранит дневник брата, его стеклянную чернильницу и хрупкую веру в то, что Юра жив, а не нашёл её, определённую в детприёмник и затем вывезенную из Вологды тёткой, из чувства обиды, боли, гордости.

Как Юрин дневник попал к людям – история до конца не ясная. К одному из юбилеев снятия блокады газета «Смена» бросила клич по школам – собрать свидетельства тех дней. Одна девочка принесла блокадный дневник неизвестного ей мальчика, Юры Рябинкина, хранившийся в семье, а до этого – у её бабушки в Вологде. Когда Ирина Рябинкина прочитала «Смену», опубликовавшую отрывки, она поехала в Вологду и нашла ту женщину: «Разговор получился короткий... Похоже, что она работала медсестрой в какой-то больнице, и Юра, умирая, уже не в состоянии ничего сказать, лишь кивнул головой: «Здесь, под подушкой». Там лежала синяя тетрадь. Медсестра её забрала. Что стало с Юрой – неизвестно».

«Чувство вины перед Юрой – оно пришло со временем! И я с ним живу, как живу с этой синей тетрадью, – продолжает Ирина Ивановна уже сквозь слезы. – И знаете, ещё я живу с грузом: я ведь должна быть Человеком! Должна быть достойна тех людей, моих близких и мне незнакомых, которые погибли в блокаду. Потому что за мою жизнь слишком много заплачено...»

Доподлинно установить, как погиб Юра - а его младшая сестра до сих пор верит, что он мог и выжить, спастись, - не удалось никому. В последний раз 8-летняя Ира видела старшего брата в начале января 1942 года.

Вот ещё несколько записей из дневника Юры:

(...)8 сентября.

День тревог, волнений, переживаний. Расскажу все по порядку.

Утром мама прибегает с работы, говорит, что ее посылают на работу в совхоз, что в Ораниенбауме. Ей пришлось бы оставить меня и Иру одних. Она пошла в райсовет – ей дали там отсрочку до завтра. Потом мы договорились о спецшколе. Мама пошла в обком, оттуда завернула в спецшколу, а я завернул к Финкельштейну. У них в школе вышел номер. Ребятам было велено покрыть пол чердака известью. Но извести оказалось мало, и они решили разбавить ее. Но вместо извести они добавили суперфосфата. Произошла реакция. В результате выделился хлор. Ребятам пришлось ходить в противогазах по чердаку. Пришел Варфоломеев, разругался («Даром, что ли, я вас химии учил!»). Затем Додя пошел сдавать велосипед в армию (3 дня назад пришла повестка о «мобилизации» велосипеда).

Когда я вернулся домой, мама уже пришла. Она сказала мне, что, возможно, меня примут. Но я очень и очень сомневаюсь. Затем мама пошла опять куда-то.

И тогда-то началось самое жуткое.

Дали тревогу. Я и внимания не обратил. Но затем слышу, на дворе поднялся шум. Я выглянул, посмотрел сперва вниз, затем вверх и увидел... 12 «юнкерсов». Загремели разрывы бомб. Один за другим оглушительные разрывы, но стекла не дребезжали. Видно, бомбы падали далеко, но были чрезвычайно большой силы. Я с Ирой бросился вниз. Взрывы не прекращались. Я побежал обратно к себе. Там на нашей площадке стояла жена Загоскина. Она тоже перепугалась и прибежала вниз. Я разговорился с ней. Потом откуда-то прибежала мама, прорвалась по улице. Скоро дали отбой. Результат фашистской бомбежки оказался весьма плачевный. Полнеба было в дыму. Бомбили гавань, Кировский завод и вообще ту часть города. Настала ночь. В стороне Кировского завода виднелось море огня. Мало-помалу огонь стихает. Дым, дым проникает всюду, и даже здесь ощущаем его острый запах. В горле немного щиплет от него.

Да, это первая настоящая бомбежка города Ленинграда.

Сейчас настанет ночь, ночь с 8 на 9/IX. Что-то эта ночь принесет?

До 12 часов.

Только Ира легла спать, опять объявили тревогу. Мы спустились вниз, в 1 этаж. Быстро оделись. Сперва немного постреляли зенитки, затем стали выть и трещать самолеты. Все время по небу ходили прожекторы. Но ни один самолет не был сбит. Где-то опять бомбили. Все население нижних двух этажей (исключая подвалы) было в коридоре 1 этажа. Долго, томительно тянулось время. Затем где-то, на дворе дома №36, забили в рельс.

Мы перепугались. Я, Маруська и Лидка надели противогазы и пошли на двор спрашивать, что такое. А на дворе постовой отвечает, что никакой химической тревоги не было. Так прошло около 2-х часов. Наконец мы решились и пошли домой. Тревога еще не кончилась. Зарево на востоке погасло, но то и дело со стремительной скоростью над городом проносились немецкие самолеты. Их обстреливали, а они носились и носились над городом. Сейчас я не знаю, что делать. Мама с Ирой легли спать не раздеваясь. Может, и я так сделаю. Не знаю. Да, эту неделю фашисты хотят сделать оставленной в памяти у нас, у всех ленинградцев. Видно, взять Ленинград с суши не удалось, так вот они и решили его с воздуха уничтожить. ...>>

(...)1 и 2 октября. (...)

Мне – 16 лет, а здоровье у меня, как у шестидесятилетнего старика. Эх, поскорее бы смерть пришла. Как бы так получилось, чтобы мама не была этим сильно удручена.

Черт знает какие только мысли лезут в голову. Когда-нибудь, перечитывая этот дневник, я или кто иной улыбнется презрительно (и то хорошо, если не хуже), читая все эти строки, а мне сейчас все равно.

Одна мечта у меня была с самого раннего детства: стать моряком. И вот эта мечта превращается в труху. Так для чего же я жил? Если не буду в В.-М. спецшколе, пойду в ополчение или еще куда, чтобы хоть не бесполезно умирать. Умру, так родину защищая. (...)

(...)24 октября.

Весь день с 10 утра до 6 вечера вместо дежурства в школе провел в очереди за пивом. Не было времени даже постоять в милиции за паспортом. И все-таки пива не достал. Вечером пришла мама, истратила еще один кочан капусты. Кое-как заморил червячка. В сводках ничего особого нет. Мама мне говорила, что ЦК союзов эвакуирован в Куйбышев. Представляю себе положение в Москве.

Чаю дают 12,5 грамм в месяц на человека, яиц вообще не дают. Рыбы тоже. Сегодня интересно поведение Анфисы Николаевны. Подарила нам 3 оладьи из морковного пюре, которое достала в столовой треста, и 10 драже. Было с чем пол кружки чая выпить. Написал письмо Тине. Попросил ее прислать посылку с сухарями или с картофельными лепешками. Надо думать устраиваться на работу. Об учебе на время придется забыть.

С Ирой странная вещь; днем и вечером под глазами синие потеки, колет в левом боку от быстрой ходьбы и не может есть жидкого (супа). Мама хочет идти с ней к врачу.

Что? Какой сюрприз преподнесут немцы?.. Во всяком случае, немцы грозятся сжечь Ленинград за три дня беспрерывной тревоги (слухи ползут от Чистовых, которым, работая в пригороде, волей-неволей приходилось читать сбрасываемые немецкие листовки).

Очереди всюду: за пивом, за квасом, за газированной водой. За перцем, солью (особенно за солью!), за горчицей. (...)

(...)25 октября.

Только отморозил себе ноги в очередях. Больше ничего не добился. Интересно, в пивных дают лимонад, приготовленный на сахарине или натуральных соках?

Эх, как хочется спать, спать, есть, есть, есть... Спать, есть, спать, есть... Я что еще человеку надо? А будет человек сыт и здоров – ему захочется еще чего-нибудь, и так без конца. Месяц тому назад я хотел, вернее, мечтал о хлебе с маслом и колбасой, а теперь вот уж об одном хлебе... (...)

Мама мне говорит, что дневник сейчас не время вести. А я вести его буду. Не придется мне перечитывать его, перечитает кто-нибудь другой, узнает, что за человек такой был на свете – Рябинкин Юра, посмеется над этим человеком, да... (...)

(...)3 декабря.

Заболела мама. Сегодня она не вышла и на работу. Температура, ломит кости, тяжесть в ногах... Не водянка ли? И так тяжело, а... Больше ничего не могу писать. Такое упадочное настроение. Сижу в кухне, трещат дрова в печке, а на сундуке рядом лежит больная мать... Боже мой! (...)

Источники: https://mir24.tv/articles/16365441/kak-zhe-ya-budu-zhit-bez-...

https://rebenok.mirtesen.ru/blog/43751068068/DETSKAYA-KNIGA-...

Мой дед по материнской линии Василий Иосифович Фоминов, родился 6 декабря 1924 г. и умер в последний день 20-го века - 31 декабря 2000 г.

В 1996 году он оставил для нас, его потомков, небольшие заметки о своей жизни, родственниках. Затронул в них и военный период, когда он воевал артиллеристом в 1943 на Центральном фронте в 65 Армии. Участвовал в боях на Курской дуге в районе Прохоровки. Потом в составе 1-Белорусского фронта летом 1944 освобождал Белоруссию. Освобождал Польшу. С января 1945 участвовал в Берлинской наступательной операции и в апреле-мае 1945 штурмовал Берлин.

Из воспоминаний Фоминова В. И.:

22 июня воскресным утром все проснулись с надеждой на добрый день. Стояло прекрасное солнечное утро. Радио в селе не было. Вернувшиеся утром из Рузаевки рабочие не принесли никаких новостей. Лишь в полдень из райцентра сообщили о выступлению по радио Председателя Совнаркома Молотова о нападении фашисткой Германии. Уже более 8 часов шла война...

Как встретили эту весть?
— Кто знал прежние войны, знал, что и теперь будет голод, недоедание, беды и невзгоды, убитые и искалеченные. Будет всё, как всегда в войну, только страшнее.
Уже скоро появились первые признаки войны: объявили мобилизацию, в магазинах не стало соли, спичек, сахара, за хлебом длинные очереди. Через неделю на базаре цены выросли в 10 раз, так мука с 20 рублей за килограмм выросла до 200 рублей.
Мы, ребята, были далеки от забот, которым жили наши родители. Ребята допризывного возраста ждали очередного призыва. Все мы читали книги о войне, смотрели кино, читали в газетах: в 1936 в Испании, в 1937 в Китае, воссоединение Белоруссии и Украины, война на Финской границе, не говоря уже о Хасане и Монголии в 1938-39 годах. Мы росли защитниками Родины и были уверены: «Враг будет разбит, победа будет за нами!»

В ожидании хороших новостей с фронта и в работе на уборке урожая прошли каникулы и начался учебный год. Школой выезжали на уборку картошки. Возвращались запоздно с разрешённым ведром картошки.
В 9-10 классах ввели военную подготовку, назначали агитаторов. После уроков ходили на вокзал читать сводки бойцам из эшелонов. С каким ликованием встретили мы сообщение о разгроме немцев под Москвой! Ещё такой удар и к лету война закончится. С несколькими учениками побежал в военкомат проситься на фронт. Военком пообещал при первой необходимости призвать нас, а пока там ещё без нас справляются. Так в ожидании призыва закончился учебный год. Кроме школьной программы получил подготовку тракториста и истребителя танков. Научился бросать бутылки с жидкостью и стрелять из автоматов ППД и ППШ.
Начались летние каникулы второго военного года. Одного за другим призывали парней уже 1923 года рождения. Поступил работать трактористом вместо мобилизованного. Работал на пахоте, началась уборочная, таскаю прицепной комбайн. Со дня на день жду повестки из военкомата. Заканчиваются каникулы.

31 августа 1942 года, суббота. Работаю последний день. Прихожу вечером домой, дома повестка. К 10 часам 2 сентября прибыть в военкомат. Ни встречи, ни расставания с одноклассниками не состоялось. А дома проводы. А какое застолье в то время? Хлеб - по карточкам, водки - уже второй год нигде не стало. Пошёл было в один-другой колхоз (тракторист тогда в 3-х колхозах работал) муки попросить у председателя. Ан нет, зерно не мелют пока с госпоставками колхоз не рассчитается. Благодаря вниманию матери пара белья и кружка с ложкой уже давно упакованы, благодаря её же заботам из скудного карточного хлебного пайка собран мешок сухарей, а теперь ей только и осталось, что окрестить крёстным знаменем своё чадо и беззвучно попросить Всевышнего сохранить жизнь её безбожному сыну.
Попрощавшись со всеми родными и взяв собранный заплечный мешок, мы с мамой на повозке с колхозным ездовым тронулись в райцентр навстречу неведомому завтра.

В военкомате судьбу мою определили на полгода вперед — направили в Саранское военное училище. Размещалось оно в лагере на 180 человек в землянках с нарами в два яруса. Занятия по 10 часов. Продержали до мая 1943 года. Присвоили воинское звание, выдали обмундирование и зачислили в резерв военного округа.

Оттуда на Центральный фронт. На Курскую дугу, на её западный выступ в 65 Армию. Получил миномётный взвод в деревне Поныри и Прохоровка, где проходили решающие бои. Наши были далеко в тылу справа и слева, где как раз и завязался бы мешок окружения в случае неуспеха там наших войск. От этого под гимнастёркой проходил холодок. Но всё обошлось, и мы вместе со всеми перешли в наступление и на нашем участке.
Так зашагали на Запад. Миновали Севск, Новгород-Северский. На подходе к Днепру в стрелковых ротах оставалось по 8-12 бойцов. Получил пополнение.

В октябре вступили в Белоруссию. В ноябре назначили комсоргом батальона. Погода скверная, немцы сопротивляются. У нас потери, я ранен. Остался в строю. Дали пополнение из партизан. Их только переодели, дали автоматы, приняли присягу и — в бой. Немцы смяли нас. Меня ранило, в госпитале пробыл недели три. Вернулся. Снова принял взвод. До апреля 1944 года восстанавливал положение, оставленное в декабре 1943 (район Паричат на глубину километров 50).

Вывели в резерв, готовились к наступлению.
24 июня 1944 года 1-й Белорусский фронт начал наступление. 28 июня 115-я бригада вышла на подступы к г. Бобруйску. К утру 29-го овладели им. Пуля пробила каску на голове, оглушило, очухался. Пошёл дальше. Ранило в колено. Дальше не пошёл. Отправили в госпиталь в г. Речицу. В начале августа выписали, направили во Вторую танковую армию в Польшу.
Расположились в землянках, занимались боевой подготовкой.

12 января 1945 года началось наступление. Дошли до реки Одер. Попал в госпиталь, вернулся в апреле...
16 апреля началась Берлинская операция. 20 апреля вышли на подступы к Берлину. 21 начался штурм. Зрелище великолепное! Виделся конец войны. 28 апреля погиб командир роты.
1 мая жаркий праздничный день. Солнца в небе не видно. К ночи грохот смолк. Рано утром узнали - над Рейхстагом Знамя Победы! Снялись с огневых позиций. Построились в колонну на марш. Для нас война закончилась.

Совершили марш на север Германии. В район Фюрстенберга, неподалеку от концлагеря Равенсбрюк. Разместились в лесном массиве. В палатках, и сразу организовали учебные занятия.

Командование распорядилось, чтобы никто из участников войны не остался без боевых наград. А ведь были такие, кто не один год, пройдя через бои, остались незамеченными. Правда, тех, кто имел документы о ранении, Верховный главнокомандующий ещё в конце 1944 года приказал представить к награде «За боевые заслуги». Не прошло и недели после выхода нас из Берлина, как 8 мая поступило известие о капитуляции фашисткой Германии. Помню, было ликование неописуемое. Шум, крики, пальба и залповым огнем, и беспорядочная стрельба. На следующий день, 9 мая, торжественный строй личного состава бригады прибыл лично поздравить командир 2-ой Танковой Армии Маршал танковых войск С. И. Богданов.

Прошли торжества первых дней победоносного окончания войны. Отобраны и отправлены в Москву участники парада Победы. Не знаю, как и сколько у других, от нашего батальона — 1 сержант и 1 офицер гренадерского роста с грудью, как иконостас, лишь ордена вместо икон.
Примерно в августе началась демобилизация солдат и сержантов возрастом старше 40 лет, призванных с началом войны. Снова сменили дислокацию. В г. Бернаут, откуда 21 апреля начался наш штурм Берлина. Расположились в бывших немецких казармах, и начались мирные будни боевой учёбы.

В 1945-46 годах приходилось нести службу пограничного патрулирования на границе с Польшей по Одеру, Нейсе, демаркационной границе Большого Берлина в Советской зоне.

Мой дед родом из села Ключарево Рузаевского района Мордовской АССР.

Командир минометного взвода, старший лейтенант.

Призван в ряды РККА 10 сентября 1942.

Направлен в Саранское Военное артиллерийское училище, в мае 1943 ему присвоено звание младшего лейтенанта.

Летом 1943 воевал командиром минометного взвода на Центральном фронте в 65 Армии. Участвовал в боях на Курской дуге в районе Прохоровки.

Осенью 1943 был ранен.

В составе 1-Белорусского фронта летом 1944 освобождал Белоруссию, на подступах к Бобруйску был ранен. После госпиталя освобождал Польшу.

С января 1945 участвовал в Берлинской наступательной операции. Был ранен, и в апреле-мае 1945 штурмовал Берлин.

За проявленные в боях отвагу и стойкость награжден медалью "За Отвагу", орденами "Красная Звезда", "Отечественная война" 2-ой степени.

Из наградного листа медали "За Отвагу":

За время пребывания на фронте в составе отдельной 115 стрелковой бригады участвовал в форсировании рек: Десна, Соша, Днепра. В боях за правобережье Днепра 28.10.43 под деревней Смелой минометная батарея старшего лейтенанта Фоминова Василия Иосифовича отбивала конратаки немцев, отстаивая ещё небольшой созданный плацдарм.
28.11.43 в районе Парычи старший лейтенант Фоминов , будучи комсоргом батальона, с группой бойцов в 112 человек участвовал в отражении предпринятых противником контратак, приняв взвод так как командир взвода вышел из строя и с составом этой группы прикрывал отход бригады, где был дважды ранен.

Из наградного листа ордена "Красная Звезда":

17.2.45 в бою под м. Гросс Шекфельд старший лейтенант Фоминов проявил исключительное мужество и отвагу, противник силою до батальона пехоты пошел в контратаку, ведя сильный автоматный огонь, подошел вплотную к огневой позиции, ст. л-т Фоминов быстро принял решение - атаковать противника и огнем из автоматов было уничтожено до взвода гитлеровцев и контратака противника была отбита. Ст. л-нт Фоминов из личного оружия [уничтожил] 11 немецких солдат, 2-х взял в плен и доставил их в штаб батальона.

Из наградного листа ордена "Отечественная Война":

28.4.45 в уличных боях города Берлина, действуя в составе штурмовой группы, минометная батарея неоднократно отбивала контратаки противника, уничтожая фаустников, мешавших продвижению наших танков и самоходок. Старший лейтенант Фоминов Василий Иосифович с группой бойцов двор дома, занятого немецкими фаустниками, забросав в окна гранатами засевших немцев, уничтожив при этом 8 фаустников.
28.4.45 командир батареи был убит фаустником, командир взвода старший лейтенант Фоминов приняв на себя командование батареей способствовал штурмовой группе выполнить задачу.

.

После окончания войны до 1950 г. служил в Группе Советских войск в Германии в Берлине.

С 1950 года служил на Украине. В конце 50-х годов в связи с реформой в Армии переведен в строительные войска. Капитан, замполит строительного батальона. Участвовал в строительстве Снежинска (Челябинск-70); Степногорска (Казахстан), где разрабатывались урановые рудники.

.

В 1965 по выслуге лет уволился в запас.

На "гражданке" работал инженером на ГПЗ-16 (Степногорск) и на Красноярском Телевизорном заводе.

.

Умер в Красноярске 31 декабря 2000 г.