Осенью я оказался под Луганском. Стройка полигона шла параллельно с КМБ — курсом молодого бойца. Нас учили люди, которые уже прошли через войну. Инструктора — это не просто учителя тактики, медицины или физо. Это ветераны, которых ранения, травмы и обстоятельства временно вывели из боя, но не сломали.
Одним из таких был Кузя. Сержант. Широченные плечи, больше сотни килограммов живой силы и стали, в броне и с шевронами, один из которых — «Вагнер». Он отпечатался у меня в памяти с первого взгляда. Было в нем что-то монументальное, спокойное и уверенное, как в скале, которая выдержала штурм урагана.
Первым заданием на полигоне было проползти 500 метров по полю — в полном снаряжении, на время. Я тогда чуть не сдох. Ползли мы, как мешки с картошкой. Оказалось, есть даже техника — диагональное движение с отталкиванием носком и локтем. В тот день я бросил курить. Спасибо тебе, Кузя.
На перекурах начали болтать. Потом шутили. К концу курса казалось, будто знаем друг друга годами. Кузя рассказывал, как служил в «оркестре», как не раз был ранен, как решил остаться — не потому что кто-то заставил, а потому что кому-то же нужно учить. Передавать опыт. Готовить нас.
Он был не каким-то солдатом-одиночкой. У него на гражданке был бизнес, семья, город-миллионник за плечами. Мог жить спокойно, как тысячи других. Но, как он сам говорил, «воскресенье пришло» — сел на диван, задумался и в понедельник пошел подписывать контракт с Минобороны. Другие инструктора шутили, что у каждого было это проклятое воскресенье.
Когда мы познакомились поближе, он признался, что у него задерживают зарплату. Уже три месяца, потому что какие-то бумажки потеряли при автоматическом продлении контракта. Но он даже не злился — мол, решится. И решилось. Это был единственный случай, когда я слышал о такой задержке, и Кузя, как всегда, принял всё стойко.
Он рассказывал, как однажды в бою товарищ из его расчета, парень из Питера, получил пулю в плечо. Они не были друзьями, просто работали вместе. Кузя затащил его за укрытие, наложил жгут, но кровотечение не остановилось. Он вколол ему промедол и понес. Пятнадцать километров. На себе. Через руины, под обстрелами, сам уже раненный — пуля пробила его сбоку и вышла через живот. Он снял броню, снова закинул товарища на плечо и пошёл. Шёл, когда не было сил, когда кровь заливала глаза, когда казалось, что всё — конец. Шёл, потому что надо было.
Добрался до своих. В полуобмороке. Очнулся уже в госпитале. Врачи сказали: чудом выжил, ни один орган не задет. Через пару недель в коридоре госпиталя увидел того самого товарища. Живого. И заплакал. Мужик, который ни разу не дал слабину. Просто не сдержался. Потому что вспомнил весь тот ад, что пришлось пройти.
Никто его не наградил. Доклад не подали, бумаги не подписали, действия не согласовали. Или просто не захотели. Он не жаловался. Но я знал — это было несправедливо. Возможно, за прямоту. За то, что говорил как есть, даже когда лучше было промолчать.
Кузя не вызывал сомнений. Не было у него ни пафоса, ни позерства. Только правда и железная воля. И когда он рассказывал, что плакал — я знал, что так и было. Мужик, прошедший всё это, не станет врать о таких вещах.
Незадолго до моего отъезда Кузя как-то тихо, почти между делом, поделился, что жена подала на развод. Сказала — устала ждать его войны, хочет другой жизни. Он сказал это с какой-то усталой горечью, словно до последнего надеялся, что дом выдержит всё, что семья — это опора, а не пункт временной дислокации. «Всё жалование, весь доход с бизнеса у неё… как же так», — пробросил он тогда, глядя в сторону. Не злился, не жаловался. Просто принял. Стойко, как и всё в этой жизни. Я тогда впервые увидел, что и у таких, как Кузя, что бывал в аду и вытаскивал других из него, — тоже может дрогнуть голос. Но виду он никому не подал. Остался таким же, каким был — сильным, собранным, своим.
Когда меня зачислили в штат и пришло время уезжать, я зашел попрощаться. Кузя хотел отдать мне свой фирменный тёплый спальник «ССО» — вместо моего уставного. Чтобы я не мерз. Но я вежливо отказался. Тогда подумал, что ему он нужнее.
С тех пор мы не общались. Не знаю, где ты сейчас, Кузя. Не знаю, жив ли ты. Может, зайдешь когда-нибудь на «Пикабу» и прочтешь это.
Спасибо тебе, брат. За всё.
